Обыкновенные девчонки (сборник)

А Гуля все спала и спала. Только на вторую ночь она открыла глаза.

— Ну и поспала же я! По крайней мере, часа два! — проговорила Гуля, потягиваясь. — Ася, ты здесь?

Ася склонилась над ней:

— Выспалась?

— Ой как выспалась! На всю жизнь. Что сейчас — день или ночь?

— Ночь, Гуленька.

— Какая?

— Обыкновенная.

— Ничего не понимаю, — сказала Гуля. — Сегодня — еще сегодня или уже завтра?

— Почти завтра, — засмеялась Ася. — Ты спала весь день и почти всю ночь. Скоро утро.

— А почему ты не легла?

— За тебя беспокоилась…

Подруги уселись у печки. Гуля поняла, что Ася всю ночь ради нее поддерживала огонь и грела ужин в котелке.

— Знаешь, теперь кажется, — сказала Гуля, хлебая оловянной ложкой из котелка горячие щи, — что мне все это приснилось: степь, хутор, немецкий часовой, которого сняли…

— Я бы лучше про это в книжке прочла, — проговорила Ася, — или, еще лучше, в кино посмотрела. А сама я боюсь, я не такая.

Гуля засмеялась:

— Девочка ты еще совсем, Ася. И зачем ты только на фронт приехала?

— Зачем? — спросила Ася и отвернулась.

— Ты обиделась? — сказала Гуля и опустила ложку. — Прости меня, Асенька. Честное слово, я не хотела тебя обидеть. Сердишься?

— Мне спать хочется, — ответила Ася, не глядя на Гулю. — Думаешь, если ты выспалась, так уж никому спать не надо?

Она принялась стелить себе в уголочке. Поворошила сено, сверху бросила с размаху шинель.

— Ложись на нарах, — сказала Гуля.

Ася ничего не ответила, легла и повернулась к Гуле спиной. Гуля подошла к Асе, села рядом, поцеловала ее в голову.

— Перестань, Асенька. На войне нельзя ссориться. Потом пожалеешь, да поздно будет.

Ася посмотрела на Гулю и вдруг залилась слезами:

— Ты сама знаешь, как я люблю тебя! Только пойми, что я не могу быть такой, как ты. Но я стараюсь, я все делаю.

— Все, все, Асенька, — сказала Гуля. — Ты отлично работаешь… Но знаешь, я все-таки поговорю в штабе, чтобы тебя отпустили домой.

— Не надо! — вскрикнула Ася. — Я не хочу! Я буду здесь до конца. С вами.

— Ася… — Гуля погладила ее темные гладкие волосы. — Ася, я же вижу, что ты очень, очень устала. А жизнь здесь такая трудная. Ты думаешь, нам с Людой не трудно? Еще как! Но только мы покрепче тебя…

— Я привыкну, — сказала Ася и укрыла ноги краем своей шинели. — Только ты никому не говори, чтобы меня отправили в тыл. Ты слышишь, я не хочу!

— Ну хорошо, хорошо!

Ася смотрела на Гулю, и в глазах подруги Гуля прочла тревогу.

— Что еще, Асенька?

— Ничего, — сказала Ася.

Ей хотелось сказать, что уже третий день как нет мальчиков, но она побоялась огорчить Гулю. Да и усталость взяла свое.

Ася скоро уснула, а Гуля еще долго сидела, опершись на шаткий самодельный столик, и смотрела на эту худенькую черноголовую девочку, по-детски свернувшуюся клубком.

Гуля знала о ней совсем немного: что она из-под Минска, что брат ее на другом фронте и давно не пишет, отец давно умер, а мама с младшей сестренкой в каком-то колхозе под Уфой и тоже давно не пишут. Вот и все. А какой родной казалась ей эта девочка! Будто родились в одном городе, выросли вместе и в одну школу вместе ходили…

«Да, хорошая школа — война!»

А утром вернулись Саша и Гриша. Голодные, оборванные, в ссадинах, они все же по-военному подтянулись перед офицером Фасаховым и доложили:

— Товарищ начальник! Задание выполнено!

И они подробно рассказали, где и сколько у немцев орудий и танков.

На перекрестке трех дорог

Гулю приняли кандидатом в члены партии. Это было для нее большим и радостным событием. Много раз перечитывала она боевую характеристику, которую дал ей, рекомендуя ее в партию, командир батальона:

«…Комсомолка Королёва личным примером храбрости и геройства вдохновляет бойцов на новые и новые подвиги».

«Неужели это про меня написано?» — с удивлением думала Гуля.

Ей казалось в эти дни, что она сразу выросла, повзрослела и должна готовиться к еще более трудным испытаниям. А время было напряженное, переломное. Наши части, сдерживая противника, готовили силы для будущего наступления, для решительных боев…

Люда Никитина только что кончила перевязывать новую партию раненых. Она мыла у себя в дежурке руки под жестяным рукомойником, когда на пороге неожиданно появилась Гуля.

— Ты почему не отдыхаешь? — спросила Люда. — Ведь всю ночь работала!

— Ты понимаешь, — задумчиво сказала Гуля, — меня сейчас вызывали в штаб.

— Зачем?

Гуля скинула полушубок и присела на табуретку.

— Как тебе сказать?.. Помнишь, в былине об Илье Муромце есть такое место. Илья Муромец остановил коня на перекрестке трех дорог и читает надпись на белом камне: по одной дороге пойти — богатым быть, по другой дороге пойти — женатым быть, по третьей дороге пойти…

Гуля не договорила.

«Убитым быть», — припомнила Люда, но тоже не решилась почему-то выговорить эти слова.

— Ну, так вот, — сказала Гуля, — я тоже стою на перекрестке трех дорог. Мне предлагают на выбор: работать в политотделе дивизии секретарем или поехать учиться. В Москву.

— А третье что предлагают? — спросила Люда. — Какая третья дорога?

— Да больше и не предлагают. Но дело в том, что меня не устраивает ни то, ни другое. Разве я с моей энергией выдержу долго на секретарской работе? Посуди сама. А в Москву я не хочу. То есть я очень хочу, и сказать тебе не могу, как я была бы рада Москву снова увидеть, папу… Мне и учиться хочется. Столько времени книги в руках не держала. И вообще одно слово «Москва», сама знаешь, что для меня значит. Но я не могу отсюда уехать.

И Гуля, шагая по дежурке из угла в угол, стала с жаром втолковывать Люде, что она просто не в силах расстаться с людьми, с которыми прошла огонь и воду в самом буквальном смысле этого слова, и что она не может уехать в тыл именно тогда, когда их полк и вся дивизия готовятся к самым горячим боям.

Люда ничего не сказала, но невольно подумала:

«Значит, третья дорога…»

И сама испугалась этих слов.

«Ох, и зачем только она вспомнила своего Илью Муромца!»

Люда с досадой тряхнула головой и, чтобы заглушить непрошеную тревогу, сказала веселым голосом: