Обыкновенный принц

Мэйли заставила его надеть церемонное платье, заказанное в Алатерре через Грэйга. Тео не знал, в чём выходил в свет Аластэир, и вообще был далёк от предложенной символики, напоминающей древнюю китайскую. Но Мэйли считала, что раз императоры носили жёлтое, значит, Тео тоже должен быть в жёлтом. Яркость наряда подчеркнула полоска цвета индиго, в свою очередь символизирующая бессмертие и прогресс. Похожий синий цвет являлся основным в свите Арженти — на самой Мэйли, Вилмере, Грэйге и Аннике.

У Максимиллиана было похожее жёлто-синее платье, намекающее на родственность и почти одинаковый статус наследных принцев Арженти и потомка аль-Хасан.

То ли желая поиздеваться над местным Советом или из упрямства Мэйли обратилась через электронный переводчик к Вэйланду, и тот разрешил покопаться в сокровищнице ан-Дисан, оставшейся после королевы. В результате “раскопок” Мэйли не без удовольствия водрузила на голову Тео тонкий серебряный обруч с небольшим количеством местных самоцветов, нашла ещё один, вероятно, детский, и Максимиллиан также превратился из малозначимого карлика в потомка древнего рода.

— Ты не понимаешь, — на возражения Тео отвечала Мэйли, — это же люди, которые не умеют мыслить вне рамок дворцового этикета. Они видят символы королевской власти и только поэтому преклоняют свои головы. Стоит тебе выступить в одежде безродного, и для них ты останешься безродным. А этому миру нужен сильный правитель...

— Я не хочу быть королём, Вэйланд вполне достоин этой роли. Так зачем пускать пыль в глаза?

— Чтобы тебя услышали, а не были заняты сплетнями во время твоей речи, дурашка!

Максимиллиан, которому нравился его новый образ, согласился с Мэйли и отдал дань её чутью психолога.

Составляя речь Арженти, Тео вспоминал сиднейского учителя словесности мистера Уивинга, кое-какие коррективы внесли Максимиллиан и Анника, ставшие первыми слушателями. Тео волновался. Вдобавок воспоминания о мистере Уивинге за собой цепью потащили образы Делфины, мистера Чанга и других, которых справедливо можно было причислить к первой, настоящей семье Тео. От сравнения с тёплой во всех отношениях Австралией холодный, средневековый мир Алатуса только проигрывал...

—... Более полторы тысячи лет назад моя мать, Авала, дочь Основателя Аалама Амидата Дисан, вынуждена была бежать из этого мира вместе со своим мужем, Сальватором, сыном Альвы и Алтхеи Мэрмен[1] — вместе с детьми, мной и моим братом. Также, по волеизъявлению своих подруг, находящихся в плену Либериса Первого, мои родители забрали с собой десяток колыбелей, которые вы называете яйцами драконов...

Прочь мысли о прошлом! Прочь сожаления и страхи! Всё в этом мире происходит с воли его Создателя. Зачем Тео подробно распинался перед этими людьми? Чтобы они поверили в то, что Либерис Первый — не Арженти, а он, Тео? Или чтобы заслужить их доверие или, может быть, страх? Тео не знал ответов на эти вопросы, просто посчитал важным, чтобы имя его матери и отца снова прозвучало в стенах дворца, где они когда-то чувствовали себя нужными этому миру...

Повторив все боевые стойки, Тео поднял отложенный шест.

... И они слушали. Советники Либериса, ликторы, которым по некотором размышлении дозволили присутствовать на особой королевской аудиенции. О смерти Либериса было объявлено ещё вчера, и, по идее, сегодня должна была состояться коронация, но обряд проводили ликторы, ныне впавшие в опалу.

По словам Зандера, старый король испустил дух на рассвете, вместе с первыми лучами Создателя. А до этого его тело терзала Тьма, заметно небольшая по размерам, может, с половину нижней рубашки, не более того. Ещё один кусок Тьмы набросился на Зандера, когда он вошёл в аппартаменты вместе со стражниками. Но, избегая огня факела, который держал в руках Зандер, Тьма изменила траекторию и на глазах у всех вошла в одного из ратников. Сначала тот потерял сознание, а после, приведённый в чувство, понёс бред: он — Либерис и требует уничтожить белого дракона.

Тем утром во дворце и за его пределами нашли ещё нескольких безумных, выдававших себя за короля. Разумеется, всех отправили в ликторскую лекарню, но, кажется, судьба их была безнадёжна.

— Тираны никогда не умирают окончательно, — сказал Тео, выслушав Зандера и найдя в его рассказе метафору. — Основа их власти, бредовые идеи, отравляют память целого поколения и иногда — нескольких. Тьма каждого Либериса продолжает жить в его последователях, заражённых его идеями, привлекательными, яркими, но пустыми... В то время как добру приходится продираться через тернии, доказывать, бороться, жертвовать собой и близкими... Убить тирана просто, его дух — сложнее... Сложно придётся новому королю, если он, конечно, захочет изменений...

Да, наверное, потому что не верил в быстрые перемены, он старался быть убедительным для всех этих людей, привыкших к механическому поклонению, привыкших закрывать глаза на социальную несправедливость и на собственную бесполезность для мира.

Представившись двору и напомнив о прошлом, Тео сделал то, на чём настаивали друзья — посреди большого зала обернулся драконом-алатусом, и вся снисходительность выслушивающей его толпы куда-то делась. Наиболее впечатлительные камериры прижались к стенам; ликторы, возле которых вилась Тьма, отступили. Не исключено, у лицемерных авгуров имелись где-то запасы драконьей крови, но они ещё не знали, что вчера все оковы с восточных и северных драконов были сняты. Все они: и те, кто обернулся в человека (их были единицы), и продолжавшие чувствовать себя животными, отправились порталами в Алатерру — прямиком со своих стоянок, минуя небо над Ааламом.

Оставался порабощённым десяток драконов, пригнанный к Пещерам после побега королевы. Но ради того, чтобы не сеять панику в столице раньше времени, Тео решил отложить их освобождение. Совет должен воочию убедиться в человеческой сути тех, кого считали ездовой скотиной с крыльями.

— Я, Арженти Сальватор Амидат Дисан, заявляю свои права на престол мира Алатуса! — рыкнул дракон, вызывая дрожь у фрейлин, кто-то их них медленно осел в обмороке, упасть им не дали, но жалости это у серьёзного принца не вызвало. — Однако, помня о договоре, подтверждённом моим дедом от имени своих потомков, я отзываю свои права...

Зал выдохнул.

— ... Частично! Видя, во что превратился мир, из-за которого наши предки отказались от собственного Отечества, я отзываю свои права ради изменений в нём и нарекаю себя Протектором, лицом, устанавливающим изменения. Отныне король или королева, по долгу крови занимающие трон мира Алатуса, будут управлять страной, но не править! Все полномочия возьмут на себя две Палаты — Палата знати и Палата общин. Палата общин будет набрана из представителей простого народа...

Максимиллиан, читавший речь Тео за пару дней до того, как она потрясла публику, не сдержал удивления:

— Какого дьявола тебе нужно поминать тот договор? Про него уже все забыли. Ты — алатус, как и те, кто строил Аалам. Ты должен быть королём, а не твой ректор-бастард. Пардон, я не хотел вас обидеть, мадам, — Макс покосился на побагровевшую Аннику, — но сама идея его происхождения, вкупе с передачей тела Либериса Второго — Третьему, мне кажется прецедентом.

— Я не могу нарушить слово моего деда. Законы Алатуса не работают так, как ты описываешь. До тех пор, пока будет жив хотя бы один потомок Набу, трон будет принадлежать ему. И эта стабильность, пусть относительная, позволит Совету смириться со сменой власти. Что касается меня, я — обыкновенный принц, каких много. Но, раз мне выпала честь что-то сделать полезное, хочу ослабить все возможности повторения ошибок Либериса. Мир Алатуса должен развиваться...