Обжалованию не подлежит

— То есть потому что Багиров не согласился с Первым секретарем ЦК КПСС?

Хмурый Фаталиев в ответ кивнул.

— Да. Как член партии, он, конечно, нарушил субординацию. Это серьезный проступок, но не преступление. Может быть, за это следовало дать ему выговор по партийной линии или с учетом былых заслуг перед партией и государством ограничиться устным порицанием, но не судить. Судить его не за что. Я же сам был на суде. Его обвиняют в преступлениях, которые он не совершал. Багирову памятник надо поставить при жизни, а его судят!

— Неизвестно еще, чем суд закончится. Неужели вы можете подумать, что в нашей великой стране средь бела дня могут ни в чем не повинного человека отправить в тюрьму или еще хуже в концлагерь, где ни за что ни про что будут всячески унижать и подвергать нечеловеческим мучениям. — Сеймуру не хотелось, чтобы в его голосе прозвучала ирония, и, кажется, ему это удалось.

Побледневший Фаталиев ответил не сразу. Сеймур уже жалел, что поставил в трудное положение убежденного коммуниста, общественного уполномоченного внутренних органов безопасности республики.

— Да, я могу так подумать. По всему видно, что Багирова признают виновным, — твердо сказал Фаталиев, не оглядываясь по сторонам, как он обычно это делал, разговаривая на сомнительные, по его мнению, темы.

— Отец мне рассказывал, что Берия и Багиров до революции в Баку вместе работали в каком-то учреждении, забыл только где, — чтобы отвлечь Фаталиева от темы несправедливости, вспомнил Сеймур.

— До революции при мусаватском правительстве Мир Джафар Багиров служил начальником полиции, а Лаврентий Павлович был его заместителем. Они были друзьями, — безучастным голосом подтвердил Фаталиев.

— Значит, он защищал друга. Багиров поступил как благородный человек. Он-то, наверно, понимал, чем ему это грозит, — сказал Сеймур, но Фаталиев ничего не ответил. Он сидел, молча уставившись перед собой неподвижным взглядом.

Судебный процесс закончился в апреле. Врага народа Мир Джафара Багирова приговорили к расстрелу, и Президиум ЦК КПСС с решением суда согласился. А еще через месяц, в мае 1956 года, диктор сухим безразличным голосом зачитал по радио сообщение о расстреле.

По мнению Фаталиева, в стране происходят странные события и трудно представить, к чему это приведет. Чтобы как-то утешить его, Сеймур вспомнил, с каким восхищением говорил о Багирове отец.

Постепенно тема расстрела Багирова иссякла, и Сеймур совсем было собрался уходить, но Фаталиев его задержал. Они пили «экспериментальный» шафранный напиток, и Фаталиев рассказал Сеймуру о своем впечатлении после случайной встречи с Самандаром.

— Я его три месяца как не видел, а сегодня так просто с первого взгляда не узнал. Даже походка изменилась. С первого взгляда видно, что у Самандара пропал кураж. Сеймур, а тебе его совсем не жалко?

Сеймур чуть не поперхнулся.

— Вы меня удивили. Вы считаете, я должен его жалеть?

— Самандар — человек, несомненно, мерзкий, и ты абсолютно правильно поступил с ним. Но, когда прошло время, ты не думаешь о том, как ему теперь непросто здесь жить.

— И вы его жалеете.

— Сам удивляюсь. До сегодняшней встречи мне в голову не пришло бы его пожалеть. Это при том, что я продолжаю думать, что он получил по заслугам. А сегодня я вспомнил, что у него есть жена, дети. Подумал, как к нему теперь относятся подчиненные. До той встречи с тобой у всесильного Самандара в Амбуране было прозвище «танк»… Он и был вроде танка на самом деле. Ты можешь понять, почему Самандар не сообщил о том, что лишенный прав зэк до полусмерти избил его, председателя сельсовета, в его же собственном кабинете? Стоило ему пожаловаться, неизвестно что с тобой сделали бы. Вернее, известно.

— Если вы не можете догадаться, почему он на меня не донес, — усмехнулся Сеймур, — то мне это уж точно не под силу. Я только удивляюсь и жду, когда он донесет.

— Ему было стыдно, ему до сих пор стыдно. Ни товарищу Назимову, ни своему родственнику Куткашенлы он не мог сказать, что в его собственный кабинет, прихрамывая, пришел посторонний дистрофик и в одиночку избил его так, что он не мог ни ходить, ни разговаривать.

— Почему это я дистрофик? — удивился Сеймур.

— Потому что ты весишь килограммов на двадцать-двадцать пять меньше, чем полагалось бы… Извини, дистрофика я добавил ради эффекта. Сеймур, вы меня сбиваете с мысли! Так вот теперь все это откуда-то стало известно в Амбуране. Он из сельсовета теперь почти не выходит, знает, что втихомолку над ним все смеются.

— А от кого бы амбуранцы могли узнать, что Самандара избили? — Сеймур испытующе посмотрел на Фаталиева. — Знали только вы, Назимов, Газанфар и я. Кто, по-вашему, мог оповестить местное население?

— Вот именно, — усмехнулся Фаталиев.

Оба были уверены, что население было оповещено стараниями товарища Назимова.

— Значит, пострадавшему Самандару вы сочувствуете? А меня, например, вам не жалко? — изобразив простодушие, полюбопытствовал Сеймур.

— Тебя-то за что? — удивился Фаталиев.

— Ну, как за что? — замялся Сеймур, он уже жалел, что заговорил об этом с Фаталиевым. — Вам же все обо мне известно.

Фаталиев внимательно посмотрел на него:

— Да. Но только ты не рассчитывай, что за все твои тяжкие испытания тебя кто-нибудь пожалеет.

— Да я и не хочу, чтобы меня кто-то жалел, — возмутился Сеймур. — Я же сказал — например! Я убежден, что если уж кого жалеть, то тех, кто был покалечен на войне или без вины заживо был похоронен в лагере, а не крокодила Самандара. Например, товарища Багирова, которого на ваших глазах несправедливо приговорили к расстрелу, вам не жалко?

— Нет, конечно. Как его можно жалеть. Багиров, к твоему сведению, сильный, значительный человек. Таких людей не жалеют. Я уверен, что, если бы Мир Джафар Багиров почувствовал, что его кто-то жалеет, для него это было бы хуже расстрела. Кто-то сейчас радуется и злорадствует, кто-то возмущается тем, как с ним обошлись, но чтобы его не дай бог жалели, он не заслужил. Пойми, что бы с человеком ни произошло в жизни, сущность его от этого не меняется. К чему я это говорю? Таких, как ты, дорогой мой Сеймур, не жалеют. В каком бы ты тяжелом положении ни оказался, всегда найдутся люди, которые тебе будут завидовать.

— Приятная шутка, — усмехнулся Сеймур. — В меру веселая и неожиданная.

— Никаких шуток, — серьезным тоном сказал Фаталиев. — Тебе известно, что всем людям, скажем, подавляющему большинству, непременно свойственны такие качества, как зависть и жалость?

— Возможно, — Сеймур пожал плечами.

— Поверь, это не я придумал! Так вот, мир устроен так, что на жалость способны только сильные люди по отношению к слабым. А на зависть обречены слабые. Они завидуют сильным, это неприятное чувство, иногда мучительное, но избавиться от него в редчайших случаях удается только тому, кто становится сильным сам.