Очаровательная проказница

— Никаких изменений? — глухо спросил он. Зоэ покачала головой:

— Нет, но он лежит спокойно.

Так теперь начинался каждый их разговор, хотя Зоэ задавалась вопросом, как долго человек может пролежать разбитый, бесчувственный, без нормальной еды. У нее не хватало отваги размышлять об этом вслух. Вместо этого, зачерпнув бульон, Зоэ поглядывала на Мерсера, смотревшего в затемненное окно. Глаза усталые, широкие плечи поникли. Из-за обрушившихся на него проблем он забыл подровнять густые каштановые волосы, и теперь они мягко падали на воротник.

Как и в два последних вечера, Мерсер почти машинально бросил сюртук, а потом и жилет на стул, так сделал бы любой в собственной комнате.

Словно они были очень близки.

И в некотором смысле так и было. Можно ли быть ближе, чем однажды были они? Память об этом не покидала Зоэ даже в эти ужасные дни, надежно спрятанная в тайниках души. Даже теперь Зоэ хотелось подойти к Мерсеру, поддержать, сказать, что все будет хорошо. Она отвела глаза, стыд охватил ее. Робин при смерти, и отчасти по ее вине, а она думает только о том, как успокоить его брата.

И все же в глубине души она не только жалела Робина, но и сердилась на него. Но она добьется, чтобы он выздоровел, поклялась Зоэ. Она будет растирать его мышцы, поить бульоном… И как только он поправится, она залепит ему хорошую пощечину, конечно, по здоровой щеке, за то, что они все пережили по его милости. Она отчаянно сожалела, что он потерял миссис Уилфред, но нельзя лишаться надежды.

Словно почувствовав ее переживания, Мерсер отвернулся от окна и, вскинув подбородок, ослабил узел галстука.

— Почему ты не уходишь? — пробормотал он. — Я буду здесь весь вечер. Иди и пообедай нормально.

Зоэ увидела в его глазах что-то похожее на благодарность. И она тоже была ему благодарна. Слава Богу, он не утверждал, что ей не место у постели Робина. Это ее крест, и она горевала о Робине так же глубоко, как остальные.

Но Мерсер по-прежнему смотрел на нее так, словно предлагал еще одну оливковую ветвь мира.

— Спасибо, — быстро опустила глаза Зоэ. — Я только напою его бульоном и проверю, все ли указания няни выполнены.

Мерсер немного наклонился над кроватью.

— Я могу помочь?

Зоэ подняла глаза от чашки.

— Ты можешь немного подвигать его ноги.

Мерсер так и сделал, странно взглянув на нее. Ноги Робина, длинные и мускулистые, были совершенно нагими под ночной рубашкой.

— Просто поднимай их по очереди, — прозаично инструктировала Зоэ. — Сгибай в коленях и поворачивай лодыжку. Няня говорит, что это предотвратит одеревенение, но помни про вывихнутое бедро.

Мерсер чересчур осторожно приподнял левую ногу брата.

— Ты это делаешь? — спросил он, поворачивая лодыжку. Зоэ пожала плечами:

— У няни сил нет, хотя она не желает, чтобы об этом знали. Доналдсон помогает.

— Но Чарли… гм… он мужчина.

Зоэ с грохотом опустила ложку в чашку.

— Так речь об этом? — спросила она, пристально посмотрев на него. — О приличиях? О моей тонкой чувствительности? Уверяю, Мерсер, последнего у меня ни унции нет, а о первом я меньше всего забочусь.

Мерсер опустил ногу Робина.

— Я знаю это, Зоэ, — мягко сказал он. — Только его ноги ужасно тяжелые. Ты не кажешься достаточно сильной.

— О, я достаточно сильна, — тихо и твердо возразила она. — Я иногда думаю, Мерсер, что ты не понимаешь, насколько я сильная.

Мерсер ничего не сказал, но обошел кровать и, встав рядом, поднял правую ногу Робина.

— Я подниму его здоровую руку? — спросил он, осторожно разрабатывая ногу.

— Двигай все, что не сломано, — посоветовала Зоэ. — И растирай мышцы, где нет ушибов, надо поддерживать циркуляцию крови.

Мерсер какое-то время работал в тишине, поглядывая на Зоэ, склонившуюся над его братом и касавшуюся его с чрезвычайной нежностью. Глядя на ее маленькие изящные руки, теперь немного огрубевшие от работы, он задавался вопросом, знает ли он ее вообще.

Что она испытывает к Робину? Преданность, конечно. Она доказывала это день за днем. Но есть ли с ее стороны что-то вроде романтической любви? Или между ними лишь крепкая дружба и флирт, вырвавшийся из-под контроля, как уверял Робин?

Но он не спросит. Не теперь.

За прошедшие годы Мерсер многое узнал о Зоэ: что она избалованная и немного тщеславная, что она слишком кокетлива, слишком красива себе на беду, слишком брызжущая весельем, что возбранял строгий этикет. Но теперь казалось, что в ней ничего этого нет. И возможно, никогда не было. Возможно, он преувеличивал ее ошибки, чтобы оправдать свою дистанцию от чего-то, что, как он чувствовал, грозило его душевному спокойствию.

Что же, теперь у него нет никакого душевного спокойствия. И пока он любит Зоэ, его никогда не будет. Он принял это. Но Зоэ, верная своему слову, проводила рядом с Робином почти каждый миг, когда бодрствовала. Тем не менее, войдя, Мерсер ощутил ее настороженность.

Зоэ утверждала, что он не знает ее силу, и возможно, она права. Возможно, он всегда принимал упорство за упрямство. А может быть, Зоэ просто выросла, а он не заметил. И если он не знает ее силу, она, скорее всего не знает его слабость. Никто не знает.

Весь мир его семьи держался на его плечах и плечах отчима. Мерсер не мог позволить себе ни слезинки, даже когда мать спала, когда весь дом погружался в тишину.

Именно в эти минуты удушающее чувство утраты накатывало на него. Он плакал по своему брату, по полному сил неунывающему жизнелюбу и, возможно, безмолвно оплакивал то, что почти получил, а теперь потерял, и чего поклялся никогда не желать.

Он не сознавал, что перестал заниматься ногами Робина, пока не ощутил на себе пристальный взгляд Зоэ, настойчивый и бесстрашный.

— Не воображай, Мерсер, будто я не знаю, что ты чувствуешь. — Она снова взяла в руки суповую чашку. — Ты командуешь почти всем и всеми вокруг, но даже ты не можешь справиться с невыносимой болью.

Ее слова полоснули лезвием бритвы и были так близки к истине, что он проглотил резкое возражение. Вместо этого он скользнул взглядом по почти безжизненному телу Робина.