Очень долгое путешествие, или Инь и Ян. Авалон

— Какое чудо… — прошептала я.

— Последний из Белых Кораблей, который вёзет души тех, кто ушёл, — произнёс белоснежный Иорвет, и в его голосе слышалось благоговение. — Остров Яблонь. Авалон.

ДОЛ БЛАТАННА. Не говори

— Розы памяти… — недовольно произнёс мужской голос. — Посмотри на куст, что они с ним сделали!

Я открыла глаза — каменный сводчатый потолок, чёрный деревянный балдахин. Стойки по углам кровати венчали резные шишки, больше похожие на ананасы. Ткань полога собрана. Подняла руки, поводила перед лицом — пальцы здоровы, кожа чистая, без следов ран. Знак на ладони светился белым. Сжала и разжала кулаки.

— Вот! Что я говорил? — снова забрюзжал голос, и я осторожно приподнялась на локтях, потом села на кровати, вытягивая шею в сторону приоткрытого окна. — Полкуста оборвали!

За окном в прохладном рассеянном свете, какой бывает только ранним утром, застыл сад, и из-за лёгкой дымки воздух стал видимым, обрёл объём и мягко светился будто бы сам по себе. На сочной траве тут и там красовались клёны с удивительной багровой, почти фиолетовой листвой, между которыми стелились тёмно-зелёные лапы можжевельника. Среди клёнов виднелись колонны беседки с полукруглой крышей.

— Не ворчи, — голос женщины. У колонн на миг показались двое — эльф и эльфийка, и я едва успела рассмотреть за листвой блеск золотых заколок в её косе, уложенной вокруг головы. — В долину вернулись молодые, вернулась любовь… А розы вырастут.

Эльфы скрылись в саду. Роза! Я схватилась за грудь — на мне ни единой цепочки. Одежды тоже не было — под тонким одеялом я лежала в чём мать родила, но одежда сейчас волновала меня в последнюю очередь. Цепочки нашлись на столике у окна, рядом с пузатым графином и синей чашкой, в которой болталась серебряная ложечка. Мысленно отметив, что на ногах тоже нет ни ссадин, ни кровоподтёков с синяками, я осторожно слезла с высокой кровати. Кольцо, амулет Саскии и медальон. «Чёрт!» — простонала я и упала обратно на подушки. Мне не приснилось — роза ушла.

— Будет дано ровно столько времени, сколько нужно, чтобы успеть проснуться, и ни мгновением больше, — сказала я бесчувственному потолку. — Ни мгновением больше…

В глубине комнаты, куда ещё не проник тусклый утренний свет из окна, что-то шевельнулось на краю зрения, и я подскочила на постели.

— Яна, ты проснулась? — донёсся хрипловатый со сна голос, зашевелилась куча тряпок, оказавшаяся парой пледов, и из-под них появились взлохмаченные светлые волосы.

— Мона! — взвизгнула я, спрыгнула с кровати, тут же бросилась назад, содрала одеяло и, наматывая его на бегу, кинулась к эльфийке, которая приподнялась на оттоманке с резной гнутой спинкой и щурилась из-под пледа на свет.

— Ты меня задушишь! — сквозь смех вскрикнула она, когда я напрыгнула на неё и сжала в объятиях. — Голову сейчас оторвёшь!

— Я думала, ты умерла! Я видела тебя там, на площади!

— Я сама так думала, но Ида успела помочь. Я и дня не провалялась больная, — Мона уткнулась носом мне в шею, похлопала по спине. — Ей не всех удалось спасти…

Она сжала руки так, что где-то в шее у меня хрустнуло и, спохватившись и одновременно рассмеявшись, развернула за плечи и подтолкнула к кровати.

— И тебе не следует скакать, как газель, — строго произнесла она. — Ида сказала лежать.

— Меня тоже она вылечила? — я направилась к графину с чашкой — в горле пересохло.

— Нет! Это лекарство! — воскликнула Мона. — Вода там.

Она выпуталась из пледов, потом зажгла свечу на незамеченном мною столе в углу.

— Спросишь у неё, — ответила она уклончиво, наливая воду в стакан. — Я не совсем поняла, что произошло с тобой и Иорветом, я же не видела.

В её голосе появились новые нотки.

— С ним всё в порядке? — тут же запаниковала я.

— С ним да, он очнулся на третий день, — Мона принесла воду, присела на край кровати и пристально и сурово поглядела мне в глаза. — Сегодня седьмой.

— Что-то не так? — тихо спросила я.

Вздохнув, она отвела взгляд.

— Ты должна была всё мне рассказать раньше, я же твой друг…

— Раньше? Что рассказать? — выдавила я.

— Про тебя и него. Я догадалась и сама, когда вы только вернулись в Верген. Вы изменились… Не отпирайся! — она категорично выставила вперёд ладонь и добавила: — Я говорила с Иорветом.

— Он сам тебе это рассказал? — я откинулась на спину и натянула одеяло, будто оно могло защитить. — Зачем?

— У него не было выхода. Ему нужен кто-то, кому он может доверять, кто будет на его стороне, даже зная правду, — Мона опять вздохнула. — Чёрт-те что тут происходит, вдобавок сам Иорвет бешеный — поцапался с Исенгримом из-за того, что тот хотел устроить госпиталь в городе, а не здесь. Потом с Идой, потому что она не пускала к тебе, а ты так долго лежала без сознания. Он почему-то решил, что ты умираешь. Вот я и вызвалась присматривать за тобой, а потом припёрла его к стенке. Сказала, что так нельзя, потому что тут такие дела творятся, а учитывая слухи…

— Боже, что тут происходит?! — застонала я. — Какие дела творятся, какие слухи?

— Сначала лекарство, — Мона налила из графина на столике в синюю чашку прозрачную, как вода, жидкость. — Пей! Глоток, не больше!

— Вот же командирша! — усмехнулась я.

Лекарство и на вкус было, как вода.

— Уже нет, — Мона улыбнулась, и её голос зазвучал по-обычному мягко. — Мы с Роэлем решили — когда всё закончится, вернёмся в Верген. С нас хватит.

Я удивлённо приподняла бровь, а Мона забрала чашку и снова раскомандовалась:

— Дай мне ту подушку, у меня спина разламывается после твоего кривого топчана. И подвинься!

Она долго взбивала подушку, потом устраивалась рядом, потом сбегала за пледом и опять взбивала подушку.

— Не нравится мне здесь, — наконец, начала она, когда улеглась. — Ни слова в простоте никто не скажет. Говорят так вежливо и улыбаются, а чувство, будто тебя в нужник макнули. Мы для них сброд.

Сев на кровати, я повернулась к Моне и смотрела на острые кончики ушей, выглядывающие из светлых волос, на утончённый профиль — более эльфийское лицо сложно было себе представить.

— К чёрту их!

— К чёрту, да не к чёрту… Эльфы раскололись на два лагеря и никак не могут договориться, как жить дальше, а Исенгрим так и молчит с Вергена. Как Иорвет проснулся, начались дебаты. У них это называется так — «дебо-о-аты», — Мона повернулась и произнесла это слово, чопорно поджав губы и опустив подбородок, отчего лицо смешно и жеманно вытянулось. — По мне это больше похоже на брань краснолюдов в таверне, только краснолюды честно дерут глотки и говорят в лоб то, что думают, а не прячутся за ядовитыми любезностями.