Очерк современной европейской философии

Так вот, мы имеем такую проблему: есть некое действие, которое совершается с сознанием, и только с ним; в этом сознании не воспроизводится законосообразная картина того, чему это действие должно соответствовать. Сознательные действия не содержат в себе такой картины, но тем не менее соответствуют каким-то законам в том смысле, что внешнее описание может описать случившееся в терминах этих законов. Но при этом внешнее описание проделывает и следующий шаг, который культурой проделывается и в культуре [43] костенеет и перед которым мы потом оказываемся как перед препятствием, а именно шаг, состоящий в том, что такую, казалось бы, невинную процедуру описания извне в терминах законов затем превращают [44] в суть дела, то есть предполагают, что в действительности так оно и происходило, что немецкие крестьяне, руководствуясь классовым сознанием, совершали то-то и то-то. Феноменолог говорит: нет, простите, здесь дело обстоит иначе.

43

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «…с помощью культуры костенеет…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 158).

44

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «…невинную точку описания в терминах законов извне затем превращают…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 158).

Я употреблял слова «синкретизм», «неразложимость», «целостность», то есть такие слова, которые пока нам смутно, еще не совсем ясно расчерчивают поле феноменологии, или поле применения феноменологических описаний. Пока пусть эти слова («цельность», «целостность», «неразложимость», «синкретизм» особого рода) будут для нас смутными ассоциациями. Представим себе, что у нас есть какой-то мир, или какая-то социальная структура, пусть та же самая, о которой я говорил в связи с Крестьянской войной в Германии. Эта ситуация, или эта структура, состоит из множества связей и переплетений, множества социальных, экономических, политических связей и их переплетений. Мы имеем действующее лицо. Мы уже знаем, что в сознании этого лица нет всех этих связей, что дело не происходит таким образом, как описал бы наблюдатель извне. Наблюдатель извне говорит: имеет место связь А, поэтому лицо N поступило таким-то образом; имеет место связь В, потому-то действия лица N изменились. Вся проблема феноменологии возникает со следующего простого обстоятельства: хотя эти связи не представлены в картине сознания действующего лица, то есть его действия не есть расчлененное сознательное выражение причин самого же этого действия, причин с точки зрения внешнего наблюдателя, — хотя это так, они тем не менее представлены в сознании действующего лица особым образом. Они представлены заместителями этого множества связей (это одна из вещей, которая потом будет называться феноменом), которые неразложимы внутри сознания индивидуального лица и есть содержание мотива его действия.

Скажем, я пишу: товар — деньги, чтобы привести простой пример. Или я возьму это в другом значении: товар имеет цену. Что это означает на простом русском языке? Есть предмет, у которого есть свойство иметь цену, то есть мы имеем сращение предмета и признака. И это сращение предмета и признака, которое является непосредственным фактом нашего сознания, с точки зрения науки объясняется как продукт сложного переплетения связей социально-экономической действительности, такого переплетения, в котором социальные отношения людей описываются сложными терминами: рабочий, капиталист, прибавочный труд и прочее и прочее (обмен, производство — сотня понятий, которые раскладывают определенную совокупность многих социально-экономических связей). Все это объясняет, что предметы потребления (продукты производства) выступают в виде товаров, а мы видим вещи, имеющие стоимость. И в той мере, в которой мы имеем экономические мотивы и ориентируемся на вещи, имеющие стоимость, мы своим деянием, не думая ни о каких капиталистах, рабочих и прибавочной стоимости и ни о каких обменах, производствах и других сложных вещах, воспроизводим эти отношения.

Повторяю, в нашем сознании есть неразложимое сращение вещи и ее свойства. Этой вещи в действительности это свойство как вещи не присуще. Общественное отношение перешло на вещи, перешло в силу игры множества социально-экономических связей, о которых могут говорить ученые, анализирующие стоимостную форму вещей, но стоимостная форма вещей является феноменом в том смысле слова, что сращение (вещь срослась со стоимостью, которая в действительности не есть продукт натуральных свойств этой вещи) является мотивом, ориентиром [45] действия, неразложимым внутри сознания агента товарных отношений, и оно делает то, что агент, ориентирующийся на этот феномен, преследуя цели и мотивы, заложенные в этом феномене, воспроизводит всю систему связей, которая не лежит в его сознании. Вот это и есть неразложимое образование, называемое феноменом. Это ставит нас перед очень интересной и глубокой философской проблемой. (Мы сейчас пока не видим всех ответвлений этой проблемы, но хотя бы увидели верхнюю часть этого айсберга.) Отсюда вытекает одно простое следствие, что в науке возможен и должен быть, кроме объективного способа описания (то есть кроме того, который реконструирует извне «действительную» — в кавычках — систему связей [46] ), такой способ описания, который реконструирует, или описывает, и феноменологическую действительность мира. А феноменологической действительностью экономического мира является естественное представление о том, что стакан рождается с ценником и цена есть свойство этого стакана.

45

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «…является мотивом ориентиров действия…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 159).

46

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «…реконструирует извне действительную систему связей…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 159).

Значит, мы получаем два среза анализа: внешний и феноменологический. Вот то описание, которое нам расскажет о мотивах <…> сознание индивида с точки зрения феномена, то есть с точки зрения того, что действительно находится в поле его сознания, есть феноменологическое описание. А то, которое реконструирует это сознание согласно каким-то связям и зависимостям, которые не находятся в этом сознании, — это будет внешнее, или объективное, научное описание.

Пока, чтобы двинуться дальше, пометьте: то, что я назвал феноменом, одновременно и называется иначе или обладает следующим признаком — непосредственной достоверностью, или очевидностью. Образования, которые я назвал неразложимыми, то есть некоторыми целостностями, представляют в себе всю систему связей, но тем не менее функционируют, воспроизводятся независимо от своей <…> разложимости на составные части [47] , то есть поверх своей сложности. С точки зрения объективного описания можно показать, как они строятся, но они-то функционируют, имеют способ жизни поверх своей сложности, они имеют способ жизни непосредственной достоверности, или очевидности.

47

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «…воспроизводятся независимо от своей реальной разложенности на составные части…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 160).

В дополнение, чтоб расширить наш предмет, расскажу одну байку. Это реальная байка, которую я должен, вообще-то, больше рассказывать в связи с античной философией, потому что она затрагивает очень глубокие философские проблемы, которые начинаются в собственно философской <сфере>, но тем не менее <в связи с> нашей проблемой она поясняет нам смысл феноменологии и смысл ее популярности. Здесь одинаково важно понимать и понятийный состав, и смысл феноменологии, но также важно понимать и причину популярности, я бы сказал, причину конгениальности феноменологии некоторой совокупности ощущений и переживаний современного человека, потому что такое соотнесение, такое понимание популярности феноменологии объясняет нам нашу культуру. Культура ведь всегда работает выбором каких-то болевых или живых точек, на которые она реагирует. Реагирует данная культура, не реагирует другая. Так вот, феноменология оказалась конгениальна какой-то совокупности переживаний и опыта современного человека; дальше, когда я приведу примеры из литературы или искусства, вы уже четче поставите на место то, что я говорю об этой конгениальности. А пока я напомню один эпизод из истории мысли, на который я уже намекал и из которого вытекает очень много следствий.

Я беру эпизод из интеллектуальной биографии Нильса Бора, одного из создателей современной квантовой механики и, несомненно, одновременно очень глубокого и интересного философа. Слава богу, он жил и рос в духовной, интеллектуальной среде, а не просто профессиональной, где выращивают физиков, как пчел, которые должны сидеть каждый в своем улье и выделять мед физического знания. А он воспитывался и рос в духовно насыщенной атмосфере, и у него были неплохие учителя, в том числе был у него и такой философ-учитель Хеффдинг, довольно хороший знаток современной философии (в особенности экзистенциализма) и большой любитель Кьеркегора. И вот на молодого Бора произвела очень большое впечатление книга некоего писателя Мёллера «Приключение датского студента» [48] . (Этот эпизод приводится в биографии Бора, написанной английским автором Рут Мур [49] .) Парадокс[, приведенный в книге,] [50] настолько поразил Бора, что он даже собирался заниматься философией, долго колебался между философией и физикой и планировал труд по теории мышления, но потом следы этих занятий счастливым образом сказались в том, как он строил квантовую механику. В книге [51] студент рассуждает о том, что оказался перед невозможностью писать что-либо и вообще даже мыслить, и рассуждает со своим приятелем следующим образом (я воспроизведу дословно это рассуждение, так как оно хорошо выражено стилистически):

48

Поуль Мартин Мёллер (1794–1838) — поэт, философ, литературный критик. Неоконченный роман Мёллера «Приключение датского студента» издан посмертно.

В книге «Критика научного разума» (Kritik der wissenschaftlichen Vernunft, 1978) немецкий философ Курт Хюбнер пишет: «В то же время в мышлении Бора явственны следы его непреходящего интереса к философии Кьеркегора и Джемса, а также влияние датского поэта и прозаика Мёллера. По всей вероятности, можно увидеть определенную аналогию между диалектикой Кьеркегора и боровским принципом дополнительности; во всяком случае, сам Бор отмечал это. Здесь важно отметить, что Бор берет за основу кьеркегоровское понимание субъект-объектного отношения — понимание, которое вытекает из возможности самоанализа субъекта. Понятно, что, размышляя о самом себе, субъект объективирует себя. Но это только одна сторона медали; в процессе рефлексии субъект никогда не является только объектом, это скорее «субъект — объект». Субъективная и объективная стороны этого единства никогда не могут быть рассмотрены одновременно с одинаковой ясностью, и вместе с тем их никогда нельзя отделить друг от друга. Когда субъект становится объектом для самого себя, его субъективность прячется за объективностью. Но именно поэтому объективация оказывается односторонней, и, чтобы преодолеть эту односторонность, он должен вновь выходить за рамки объективности, возвращаясь к своей субъективности, в которой объективность отступает, но лишь для того, чтобы снова вернуться, и т. д. Это описание экзистенции Бор нашел в повести Мёллера «Приключение датского студента», главный персонаж которой постоянно и тщетно пытается понять себя. Вот он думает о себе как о мыслящем субъекте, осознавая себя мыслящим о том, как он мыслит, когда мыслит о себе, и т. д. Это раскачивание от субъективности к объективности и vice versa, по Кьеркегору, не является чем-то длящимся во времени, иначе оно было бы объективным переживанием. Такие трансформации происходят «мгновенно», «скачком», и этот «скачок» есть акт выбора. Более того, эта диалектика не ограничена только рамками рефлектирующего „Я“; она свойственна отношению между субъектом и объектом вообще и, следовательно, понятию истины. Эти идеи, с которыми Бора мог познакомить, в частности, друг его отца и последователь Кьеркегора датский философ Хеффдинг, он нашел бы и у других мыслителей, тем более что здесь мы отвлекаемся от характерной для Кьеркегора диалектики вечного и временного и рассматриваем их лишь в очень абстрактной форме» (Хюбнер К. Критика научного разума. М.: ИФ РАН, 1994. С. 124–125).

49

Мур Р. Нильс Бор — человек и ученый. М.: Мир, 1969.

50

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «Этот эпизод настолько поразил Бора…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 162).

51

Исправлено по сравнению с первым изданием книги. Ср.: «В этом эпизоде…» (Мамардашвили М. Очерк современной европейской философии. М.: Прогресс-Традиция; Фонд Мераба Мамардашвили, 2010. С. 162).

«— Несомненно, мне и раньше доводилось видеть, как излагаются мысли на бумаге. Но с тех пор, как я явственно осознал противоречие, заключенное в подобном действии, я почувствовал, что полностью потерял способность написать хоть какую-нибудь фразу. И хотя опыт подсказывает мне, что так поступали множество раз, я мучаюсь, пытаясь разрешить неразрешимую загадку: как человек может думать, говорить и писать. Пойми, друг мой, движение предполагает направление. Разум не может развиваться, не продвигаясь вдоль определенной линии. Но прежде чем начать движение вдоль этой линии, разум должен осмыслить это движение. Другими словами, человек продумывает любую мысль прежде, чем начнет думать. И любая мысль, кажущаяся плодом данного момента, содержит в себе бесконечность. Это сводит меня с ума.

Как же может возникнуть мысль, если она должна существовать до того, как родилась? Когда вы пишете фразу, она должна сложиться у вас в голове прежде, чем вы перенесете ее на бумагу. Но ведь до того, как она сложилась у вас в голове, вы должны думать, иначе откуда бы вам знать, что фраза может быть написана? (Или откуда бы вам узнать, что именно эту фразу мы можем узнавать и выбирать? — М. М.) И прежде чем вы думаете о ней, вы должны иметь о ней представление, иначе как вам могло в голову прийти вообще о ней подумать? И так продолжается до бесконечности, и эта бесконечность заключена в данном моменте.

— Черт возьми, — ответил кузен. — В то время как ты доказываешь, что мысли не могут двигаться, твои мысли активно движутся!

— Какой-то заколдованный круг! — сказал студент. — И это только еще более запутывает дело, в котором не дано разобраться ни одному смертному. Понимание невозможности мышления само по себе содержит невозможность, а признание этого в свою очередь ведет к неразрешимому противоречию» [52] .

Об этом пассаже я должен сказать, что в нем содержится ядро и суть философии. На античной философии можно видеть, что философия как особое занятие или как особое мышление начинается с недоумения, хорошо разыгранного недоумения по поводу того, что человек мыслит, по поводу факта мышления. Обратите внимание: студент, разговаривая со своим кузеном, не отрицает, что факт мышления случается; он оказывается в тупике перед пониманием невозможности того, что это случается. Как это возможно? Вопрос «как это возможно?» по отношению к мышлению, «как это возможно, что человек мыслит?» — и есть первый, исходный и, может быть, последний философский вопрос. Как это возможно?

52

Мур Р. Нильс Бор — человек и ученый. С. 41–42.

Я говорил, по-моему, что у древних, уже у Сократа, было выражено (потом Спиноза повторял в Новое время), что акт мышления в самом себе содержит некоторую парадоксальность, или невозможность, которая состоит в том, что, чтобы найти или узнать нечто, мы уже должны заранее его знать, иначе мы никогда к этому не что не придем. А словами датского студента это выражено так, что мысль должна иметь направление. Почему я это привожу в связи с феноменологией? В терминах этого парадокса я поясню уже некоторый основной запал, пафос феноменологии.