Очерки по истории русской церковной смуты

С необыкновенным жаром епископ обрушивался на обновленцев, призывая свою паству стать за Православную Церковь, за Святейшего патриарха, стоять твердо и, если нужно, умереть. И все чувствовали, что это «умереть» не было простым словом в устах епископа.

В противоположность важным, чванным сановникам церкви, к которым привыкли в Питере с синодальных времен, епископ Мануил отличался простотой и общедоступностью: он благословлял богомольцев (каждого в отдельности), приходивших к нему тысячами, сплошным потоком, в праздничные дни по 15 тысяч человек. Толпы народа осаждали его келью. Привлекало народ также бескорыстие епископа, резко контрастировавшее как с обновленцами, так и с автокефалистами. Епископ не только вел скромный, чисто монашеский образ жизни, но и раздавал нуждающимся большую часть своих денег.

Ближайшими помощниками преосвященного были архимандрит Серафим (Протопопов), прот. Николай Вертоградский, прот. Сергий Тихомиров и прот. Иоанн Благодатов. Каждый из них считался духовником одного из питерских округов. В их обязанности входила антиобновленческая проповедь и прием покаяний. Все они, за исключением о. Сергия Тихомирова, выделявшегося своей энергией, были ничем не замечательными, самыми посредственными людьми, однако огненная ревность епископа Мануила восполняла их недостатки. Он был всюду и везде, всюду выступал со страстными речами, обличал, проклинал [51] , призывал к покаянию…

51

«Обличал», но не «проклинал» — это не одно и то же», — заметил митрополит Мануил по прочтении этой главы. (Прим. авт.)

Приводя к покаянию обновленческих священнослужителей, он и после покаяния не оставлял их в покое: ежедневно, на протяжении недели, они должны были с ним служить литургию. Поэтому с ним всегда служило не менее 30–40 священников и не менее 10–15 диаконов. Эти торжественные богослужения происходили в покаянной атмосфере. Религиозное воодушевление соединялось с яростными проклятиями против обновленцев. В храмах, где еще держались обновленцы, чуть ли не ежедневно происходили эксцессы.

Успехи епископа Мануила были поразительны: 29 сентября, после его прибытия, в Петрограде находилось 93 священнослужителя, не признавших Синода, через две недели к 15 октября среди петроградских клириков насчитывался уже 191 человек, верный патриарху. Отпевание протопресвитера о. Александра Дернова, происходившее 2/15 октября 1923 года, превратилось поэтому в своеобразный смотр успехов епископа Мануила. В этот день на отпевание с епископом Мануилом вышло 144 священника и 47 диаконов.

Непрестанно к патриарху присоединялись питерские храмы. Самым замечательным во всей этой «мануиловской эпопее» было то, что ни у кого (ни у самого владыки, ни у его друзей, ни у его врагов) не было ни малейшего сомнения в том, что в 2–3 месяца епископ со своими помощниками лишатся свободы.

Это и создавало в епископе и среди его ближайшего окружения то особое настроение героического подъема, которое как бы возвышает людей над действительностью и над бытом, обновляет их, смывает все мелкое, пошлое, что есть в каждом человеке.

Такие минуты не могут длиться очень долго; но тот, кто пережил их, всегда будет вспоминать о них, как о лучших мгновениях своей жизни.

Епископ и его помощники работали не покладая рук: следовало использовать конъюнктурный момент, когда обновленцы не оправились еще от первого поражения, а сторонники патриарха пользовались временной свободой, чтобы восстановить в Петрограде православную епархию.

За первый месяц епископу Мануилу удалось присоединить ряд храмов. Однако главнейшие храмы все еще были в руках обновленцев. Казанский и Исаакиевский соборы были прочно заняты обновленцами. Губисполком поддерживал их там твердой рукой — об их переходе к тихоновцам нечего было и думать.

Более уязвимым местом была Александро-Невская Лавра. Лавра — один из главных религиозных центров Ленинграда — занимала в это время своеобразное положение. Опираясь на свою ставропигиальность, лаврские монахи не подчинялись обновленческому ПЕУ. В то же время они не поминали патриарха Тихона. Лавра, во главе с наместником архимандритом Иоасафом, была в это время некоей самодовлеющей церковной точкой. Эта линия соответствовала компромиссным установкам епископа Николая.

Владыка Мануил, однако, со свойственной ему прямолинейностью и фанатической нетерпимостью ко всему, что хоть в малейшей степени напоминало раскол, требовал от Лавры покаяния, ссылаясь на то, что здесь не поминалось имя патриарха Тихона.

Келейное покаяние иноков, вместо публичного — вот единственная уступка, на которую пошел епископ, указав при этом, что он делает ее, лишь «снисходя к духовным немощам монахов».

День перехода Лавры в руки сторонников патриарха Тихона был задуман епископом Мануилом как день Торжества Православия. Это, действительно, была кульминационная точка петроградского народного религиозного движения. Надо вспомнить о том, что еще год назад в Петрограде видели казнь митрополита Вениамина, что имя патриарха Тихона, не вполне разрешенное и сейчас, еще два месяца назад было настолько одиозным, что даже самые рьяные его сторонники не решались произносить его вслух, — чтобы оценить то впечатление, какое произвел день 27 октября 1923 г. в Петрограде.

«На 14/27 октября 1923 года было назначено Торжество Православия, — вспоминает весьма авторитетный современник описываемых событий. — Радостная весть о возвращении Лавры в лоно православной церкви неслась из уст в уста. Почти в каждом православном храме г. Петрограда были вывешены объявления, написанные яркими буквами: «Торжес тво Православия имеет быть 14 октября в Александро-Невской Лавре».

Защитниками чистоты веры велась усиленная подготовка к этому великому и знаменательному дню.

Минуты ожидания, казалось, тянулись очень долго. Но, наконец, наступил день Православия. Вот и 14 октября. Утро. Храм и двор Лавры были переполнены народом. Среди молящихся толпились не только православные, но и обновленцы, которым интересно было посмотреть на «Торжество Православия». Обновленцы, между прочим, с большой критикой относились к этому «Торжеству» и, смеясь, говорили: «Посмотрим, что получится из этого торжества и как будет торжествовать этот махонький, горбатенький архиерей».

Восходило осеннее солнце над Петроградом, тускло освещая улицы города. Храм все ярче и отчетливее принимал очертания, как бы готовясь к важному моменту. Звонари находились на колокольне, ожидая прихода архиерея.

Туман исчез, и солнечные лучи осветили купол и крест Свято-Троицкого собора. Наступила торжественная минута.

Из лаврских покоев вышел «со славою» на торжество епископ Мануил. Воздух рассек удар колокола. Его быстро подхватили колокола всех присоединившихся к православию городских церквей. Послышался малиновый трезвон. Народное сердце затрепетало от радости. Но зато какой злобой и ненавистью наполнились сердца обновленческих агентов, когда они увидели восходящего на епископскую кафедру маленького ростом, но могучего духом православного архиерея.

Началась Божественная литургия. Своды храма огласились мощными церковными напевами лаврского хора. Вот закончилась литургия. Духовенство во главе с епископом Мануилом стало чинно выходить на середину храма, на молебен. Порядком руководил старший из протоиереев — настоятель церкви «Общества религиозно-нравственного просвещения» Павел Лахотский. Архиерей взошел на кафедру, а от него в два ряда устанавливалось духовенство, протянувшись через Царские двери в алтарь, за Престол. Ровно пять с половиной минут совершался выход духовенства из алтаря на середину храма. На молебен вышло 49 архимандритов, протоиереев и иереев и 95 архидиаконов, протодиаконов и диаконов. Все были облачены в одинаковое юбилейное лаврское облачение. Царили полная тишина и благоговение. Необычный порядок выхода духовенства на молебен и такое множество священнослужителей поразили обновленческих агентов. В порыве злобы они, смеясь над малым ростом епископа, говорили: «Вот так благодать, от земли не видать».