Очерки времён и событий из истории российских евреев том 5

Теперь я уже не тот Сюнька‚ которого вы знали. Я сам не знаю‚ кто я теперь. Всё кажется сном‚ кошмарным сном. В Изяславе я и Фельдман Кива‚ наш сосед – больше никого не осталось от восьми тысяч людей. Нет моей дорогой мамы‚ папы‚ нет милого брата Зямы‚ Изи‚ Сарры‚ Боруха...

Я три раза удирал из концентрационного лагеря‚ не раз видел смерть в глаза‚ шагая в рядах партизан. Лишь пуля фрица вывела меня из строя. Но я уже здоров – нога зажила‚ и буду искать врага‚ чтобы отомстить за всё... Дядя Миша‚ помни, что это наш злейший враг – фашистский людоед. Какой ужасной смертью погибли все наши! Бей его до конца‚ режь по кускам! Никогда не попадайся к нему в руки...

Письмо вышло бессвязное, как бессвязна моя жизнь. Но всё-таки я еще жив… Я как будто вернулся с того света. Теперь начинаю новую жизнь – жизнь сироты. Как? Я сам не знаю как.

С приветом, ваш племянник Сюня Дереш..."

***

Сёма Шпунгин, шестнадцать лет:

"Я уехал из Двинска (Даугавпилса) и не хотел бы возвращаться туда‚ потому что мне больно ходить по улицам‚ по которым ходили мои родные и столько погибших евреев‚ проходить мимо нашего сожженного дома. Больше всего я хочу учиться и найти людей‚ которых бы я полюбил‚ и они меня тоже‚ чтобы не чувствовать себя одиноким в мире...."

Мордехай Цирульницкий‚ бывший узник Освенцима:

"Мне снова удалось бежать‚ и после долгих мытарств я перешел линию фронта... участвовал в боях против гитлеровцев. Ранен‚ два месяца пролежал в госпитале. Сейчас я демобилизован. Был дома в Острине. Жизнь в городе восстанавливается‚ но мне там сейчас слишком тяжело. Раны в моем сердце кровоточат. Всё мне напоминает мою семью‚ моих дорогих детей. И я решил пожить в другом месте... Мастер я неплохой‚ работаю. Надо жить. Будем жить..."

***

14 марта 1945 года в Московской хоральной синагоге провели панихиду по жертвам фашизма; на транспаранте было написано на иврите: "Народ Израиля жив".

Из высказываний бывших узников гетто и лагерей: "Мы победили – ведь у нас растут дети…"

ОЧЕРК – ПРИЛОЖЕНИЕ

От автора – дополнением к прочитанному

1

С 1935 по 1939 год‚ пока правители многих государств обсуждали вопрос‚ что делать с европейскими евреями‚ пока евреи еще рассчитывали на то‚ что беду пронесет мимо‚ ездил из страны в страну‚ от Балтики до Карпат мужчина невысокого роста и фотографировал‚ как одержимый‚ уходящий в небытие еврейский мир Восточной Европы. Звали его Роман Вишняк – удивительный человек‚ который после прихода Гитлера к власти углядел то‚ чего другие не видели‚ не хотели видеть‚ боялись увидеть. Вишняк знал‚ что спасти он никого не сможет‚ но сохранить в памяти этот мир в его силах. Германия‚ Литва‚ Польша‚ Чехия, Румыния – он сделал множество снимков‚ порой с риском для жизни‚ спрятал их во Франции под досками пола‚ – сохранились из них две тысячи фотографий.

Только в России не побывал в те годы Роман Вишняк. Граница была на замке. На границе стоял пограничник Карацупа‚ стояла верная его собака Индус‚ и они не пропускали никого. А жаль. Карацупа мог бы посторониться по такому случаю. И были бы у нас теперь фотографии евреев Украины и Белоруссии‚ которые погибли в Катастрофе. Были бы – но их нет...

Темный-претемный фон‚ как предвестие гибели‚ и оттуда на вас‚ на теперешних‚ смотрит женщина – прекрасное лицо‚ лучистые глаза‚ тень озабоченности или печали. И надпись под фотографией: "Будущее ее – муки Катастрофы…"

Вильно‚ год 1937-й. Узкие улочки. Битые стены. Затертые камни на мостовой. Идет женщина по еврейскому кварталу. В глубину улицы... А ведь и вы, очевидно, бывали в Вильно. Точнее‚ в Вильнюсе. Бродили по тем улочкам. Оглядывали стены. Отчего же вы попали туда после войны‚ а эта женщина до нее? Каждого из евреев касалась та Катастрофа‚ но вам повезло‚ а ей нет...

Надпись проста и доступна всякому: "Идише мама". "Идише мама" – что тут объяснять? Кто не видел этих мам – в Киеве на Подоле‚ в Москве на бульварах‚ в Одессе на Успенской улице? А почему именно на Успенской? А потому‚ что жила там бабушка автора этих строк‚ "идише мама"‚ жили его тети – "идише мамы"‚ жили их мужья и дети‚ но пришли завоеватели‚ высокая раса‚ и не осталось никого на Успенской улице. Хотя нет‚ бабушке автора повезло: она умерла раньше‚ до их прихода...

Краков‚ год 1938-й. Улица. Снег. Обшарпанные дома. Редкий торопится прохожий. Старик бредет против ветра – с палкой‚ в долгополом наряде: в синагогу‚ из синагоги? Что он думал тогда? Отмаливал ли судьбу? Принимал покорно?.. Краков. Побывайте в Кракове. Полюбуйтесь на его красоты. Всё восстановлено‚ война позабыта. Всё есть – евреев нет.

Зима. Заледеневшее окно. Ребенок за стеклом‚ занятый своим делом. Надпись: "Без обуви – шесть зимних месяцев не выйти из дома". Быть может‚ это и был выход из положения? Нет обуви – не выйти на улицу – не встать в общую колонну – не уйти вместе со всеми без возврата... Не было выхода из того положения.

2

В предыдущих "Книгах времен и событий" автор выступал в роли стороннего рассказчика событий‚ которые‚ казалось‚ не затронули его лично. Он родился в годы коллективизации‚ когда существовала карточная система и недоставало для ребенка белков‚ жиров с углеводами‚ но это была не его забота о пропитании – это была забота его родителей. Он спокойно спал в детской кровати‚ когда в коммунальной квартире арестовывали семейную пару‚ но это был не его страх – это был страх родителей‚ родственников‚ соседей в годы "большого террора". Он недоедал в эвакуации‚ у него были явные приметы дистрофии‚ как и у многих вокруг‚ но он страдал только от голода‚ а его мама – от голода и беспомощности‚ не имея возможности накормить досыта десятилетнего сына.

Так оно было прежде, но на этот раз, в этой книге автор коснулся событий‚ которые оказали на него‚ как и на всех евреев‚ огромное влияние; можно сказать без преувеличения‚ что мы живем с тех пор в тени этих событий‚ а потому не обойтись без авторского отступления. Казалось бы‚ нет и не может быть места подобным отступлениям в историческом повествовании‚ но ведь и читатель‚ раскрывая книгу‚ невольно добавляет к прочитанному из своего опыта‚ своих наблюдений и переживаний – отчего же автора лишать этого права?..

3

Я начинаю помнить себя‚ помнить осмысленно‚ четко‚ хронологически с первого дня войны. Я был уже большой тогда‚ казалось‚ должен бы помнить многое‚ довоенное‚ но нет – не помню практически ничего. Наверное, потому‚ что сильные впечатления военных лет полностью вытеснили всё предыдущее.

22 июня‚ утром‚ на даче под Москвой мы сидели на светлой солнечной террасе и слушали еврейские песни из коллекции моего отца. Всякий раз‚ как собирались родственники‚ отец доставал новый тогда патефон, крутил ручку‚ менял то и дело иголки и наслаждался‚ пожалуй‚ больше всех. У него тоже был голос‚ и он подпевал порой‚ закрыв глаза‚ запрокинув кверху голову. А родственники слушали‚ и мы‚ дети‚ слушали тоже.