Очищение
Шрифт:
1936–1939, Западная Виру
АЛИДЕ СЪЕДАЕТ ЦВЕТОЧЕК СИРЕНИ С ПЯТЬЮ ЛЕПЕСТКАМИ И ВЛЮБЛЯЕТСЯ
Алиде и Ингель после воскресной церковной службы ходили на кладбище, где можно встретить знакомых, поглядеть на парней, пококетничать в той мере, какую позволяют приличия. В церкви они неизменно садились возле усыпальницы принцессы Августы, нетерпеливо болтая ножками в ожидании, когда все это кончится и они пойдут на кладбище. Там можно наконец показать себя, продемонстрировать одетые в дорогие модные шелковые чулки ножки, изящную походку. Эти красавицы готовы были ответить на взгляд того, кто окажется подходящим женихом. Ингель заплетала косы и сворачивала их короной вокруг головы. Алиде в молодости оставляла косичку, лежащую на шее. В то утро она говорила, что хочет постричь волосы. Она видела у городских девочек очаровательные локоны, сделанные с помощью электрощипцов. Можно получить такие за две кроны. Но Ингель ужаснулась, сказав, что в присутствии матери не стоит упоминать ни о чем подобном.
Утро было необычайно легким и запах сирени дурманил. Стоя перед зеркалом
Когда народ повалил из церкви, девушки пошли прогуляться под елками на кладбище: ветки папоротника обмахивали им ноги, по деревьям сновали белки, ручка кладбищенского колодца порой взвизгивала. Вдали каркали вороны — каких женихов они предсказывали? Ингель вторила: «кар, кар, сколько сегодня новых пар?», небо сияло, и жизнь казалась прекрасной. Ожидание будущего теплилось в сердцах, как обычно и бывает у молодых девушек. Они успели обойти все кладбище, порой перешептываясь друг с другом, а порой останавливаясь поболтать со знакомыми, как вдруг платье Алиде зацепилось за виток железной решетки, и она нагнулась отцепить его. И тут она увидела молодого человека возле каменной ограды немецкой могилы, и сразу все вокруг засияло и заиграло: солнце, вербы и мхи, яркий свет, звонкий смех. Юноша что-то говорил своему другу, смеялся, потом нагнулся завязать развязавшийся шнурок и, продолжая говорить и обратив лицо к другу, разогнулся так же изящно, как и нагибался. Алиде забыла про свое платье и тоже выпрямилась, прежде чем сообразила отцепить юбку. Треск рвущегося шелка привел ее в чувство, она наконец отцепила платье и стряхнула с рук ржавую труху. К счастью, прореха оказалась небольшой. Может, даже незаметно со стороны, и юноша не обратит внимания. Алиде пригладила волосы, не чувствуя рук. Взгляните на меня, взывал ее взгляд. Девушка искусала губы до красноты. В конце концов, они могли бы непринужденно повернуть назад и пройти мимо той каменной ограды. Посмотри в нашу сторону. Ну, взгляни на меня. Посмотри же! Молодой человек закончил беседу и полуобернулся в их сторону. В тот же миг обернулась и Ингель, интересуясь, что задержало сестру. Солнце осветило корону ее волос и… — нет, нет! смотри на меня! — она по-лебединому вытянула шею, как часто делала, приподняла подбородок, и они увидели друг друга, юноша и Ингель. Алиде сразу поняла, что он никогда не обратит на нее внимания, она видела все: как он замолк, как на полдороге замерла в воздухе его рука, достававшая портсигар из кармана, как он воззрился на Ингель и как крышка портсигара, словно нож, блеснула в его руках. Ингель приблизилась к Алиде, взгляд ее был устремлен на юношу, кожа на ключицах сияла чистотой, из шейной ямки исходил вызов. Не глядя на сестру, она схватила ее за руку и потащила к каменному заборчику, где замер юноша. Тут и его товарищ заметил, что тот не слушает, что рука с портсигаром так и застыла в воздухе на уровне груди, увидел Ингель, которая тащила Алиде, всячески упиравшуюся, пытавшуюся удержаться за камень, схватиться за ветку, застрять каблуками в глине. Но все было против нее — глина скользила, еловые лапы вырывались, камни катились впереди, а тут еще мошка залетела ей в рот, и она кашляла, а Ингель, не останавливаясь, тащила и тащила ее, и тропинка как назло была свободной и вела прямо к каменному заборчику. Алиде видела застывший взгляд юноши, отрешенный от времени и места, чувствовала крепко сжимающую руку Ингель, ее напористый шаг. Пульс сестры бился рядом с рукой Алиде, в то время как с лица ее сходили все прежние знакомые выражения, она оставляла их в прошлом, они остались на лице шедшей позади Алиде, прилепились к ее щекам мокрыми солоноватыми клочками, часть пролетела мимо ее виска как привидение, и смеявшаяся с ней по утрам ямочка на щечке лопнула и улетела прочь. Когда они подошли к заборчику, сестра стала чужой для нее, новой Ингель, которая уже не поделится с ней своими секретами и будет ходить в парк пить сельтерскую не с ней, а с кем-то другим. Она будет принадлежать другому, ему будут принадлежать ее мысли и смех, — тому, кому хотела бы принадлежать сама Алиде. Тому, чей запах она хотела бы вдыхать, с чьим теплом хотело бы сливаться тепло ее тела. Тому, кто должен был смотреть на нее, увидеть ее и замереть на месте, именно ради нее должна была повиснуть в воздухе достававшая из кармана серебряный портсигар рука. Но Ингель оказалась той, которую блеск портсигара ножом света отрезал от нее. Все три льва [6] на его портсигаре сверкали в свете солнца и смеялись.
6
Три льва, украшающих герб Виру.
Соседская девушка подбежала к каменной ограде. Она была знакома с другом юноши и представила сестер. Вербы зашелестели. Он не взглянул на Алиде даже во время приветствия. Снова Ингель. Вечно Ингель. Она всегда получала все и впредь будет получать, ибо насмешки Бога над Алиде не прекращались. Ингель перенимала у матери маленькие премудрости, умела мыть посуду картофельным отваром, и та блестела. Она не забывала советы в отличие от Алиде, чья посуда после мытья оставалась жирной. Ингель умела все, даже не учась. Она выдаивала корову с первого раза так, что молоко пенилось через край подойника, и даже шаги ее заставляли зерно в поле расти лучше, чем у других. И это еще не все. Ей надо было заполучить того юношу, которого Алиде увидела первой. Того единственного, которого она хотела. Если бы Алиде досталось хоть что-то, и в ее нескладной жизни появился бы мужчина, которого она хотела, это было бы справедливо, хотя бы раз. Алиде наблюдала, как законы жизни обходят Ингель стороной и в ее подойник не падают ни волосы, ни шерстинки от коровы. Пот Ингель пах фиалками, и женские напасти не портили ее стройной талии. Укусы комаров не оставляли следов на ее нежной коже, вредители не съедали кочаны ее капусты. Приготовленное ею варенье никогда не скисало, и ее квашеная капуста никогда не бродила. Плоды ее рук были благословенны, значок «Общества молодых земледельцев» блестел на ее груди ярче, чем у всех, и цветок клевера на нем сохранялся без царапин. В то время как младшая сестра не раз теряла его, и мать сначала качала головой, а потом махнула рукой, поняв, что все равно ничего не поможет.
И вот Ингель заполучила этого единственного мужчину, который заставил сердце Алиде замереть. Знаменитая красота Ингель и ее небесная улыбка после встречи с Хансом расцвели и стали еще божественней и ослепительней.
Но и это еще было не все, испытания Алиде продолжались, хотя вроде больше терпеть было невозможно. Ингель не в состоянии была сдерживать свои чувства, она непрерывно нашептывала Алиде о Хансе: Ханс то, Ханс се. Она еще требовала, чтобы сестра следила за Хансом, за его взглядами и жестами, достаточно ли они свидетельствуют о его влюбленности, заглядывается ли он на других, или глаза его видят одну Ингель, что бы значило то и то из того, что говорил Ханс, и что бы значил протянутый ей василек, подразумевало ли это любовь вообще или любовь только лишь к ней. И, увы, так оно и было! Ханс ходил за ней по пятам, как пришитый. Амур и воркующие голубочки витали над домом. Не прошло и года, как на столе появилась внушительная бутылка красноватой, настоенной на ягодах водки в честь сватовства. Потом начались хлопоты невесты, сундук с приданым откормили, как поросенка, и Ингель суетилась вокруг него, а по субботам вечерами после танцев продолжались веселье, смех и прогулки под звездами. Потом народилась новая луна, которая предвещала молодой паре счастье и здоровье. Свадьба то и свадьба се, жених и невеста в церковь и обратно. Гости ждали, маленькая фата развевалась, Алиде танцевала нарядно одетая, в шелковых чулках, обтягивающих стройные ножки, и говорила всем, как она счастлива, что сестра выходит замуж и что наконец-то дом получит молодого хозяина. Белые перчатки Ханса мелькали, и хотя он и станцевал один танец с Алиде, он смотрел мимо нее — на Ингель и поворачивал голову туда, где развевалась фата его невесты.Ханс и Ингель вместе на поле. Ингель бежит навстречу Хансу. Ханс вытаскивает из волос Ингель соломинку. Ханс обнимает Ингель за талию и кружит ее по двору. Ингель бежит за сарай, Ханс — за нею, смех, прысканье, хихиканье. И так дни, недели, годы — друг за другом. Ханс скидывает рубашку, и руки Ингель прикасаются к его коже. Ингель льет воду Хансу на спину, пальцы его сжимаются от удовольствия, когда Ингель моет ему голову. Перешептыванье, шушуканье, тихое шуршание постельного белья по ночам. Шелест сена в тюфяках и скрип железной кровати. Смешки и шиканье, что, мол, потише. Вздохи. Стоны, заглушаемые подушкой, и руками заглушаемые вскрики. Потный жар просачивался сквозь стену до самой мученической постели Алиде. Потом — тишина, после чего Ханс открывал окно в летнюю ночь, облокачивался на подоконник без рубашки и курил папиросу, голова его высвечивалась в темноте. Когда Алиде подходила близко к окну, она видела его торс и держащую папиросу мускулистую руку с длинными пальцами, которая роняла пепел на грядку с гвоздиками.
1939, Западная Виру
ВОРОНЫ БАБКИ КРЕЛ МОЛЧАТ
Бабка Крел была знаменита дурным глазом и умением заговаривать кровь. И Алиде решила отправиться с просьбой к бабке. Неприятным это посещение делало то, что Мария Крел видела все насквозь, а Алиде не хотела, чтобы та знала о ее мучениях, но ситуация была безвыходной и другого выбора не оставалось.
Старуха сидела во дворе на скамейке в окружении своих кошек и сказала, что поджидает Алиде.
— Знает ли Мария, в чем причина?
— Молодой человек, светловолосый и красивый.
Беззубый рот жевал кусочек хлеба. Алиде поставила на крыльцо баночку меда.
На косяке двери болтались пучки трав, а возле них таращился ворон. Алиде испугалась его, в детстве их пугали, что вороны — это заколдованные люди. Целая воронья стая каркала во дворе, когда она впервые оказалась здесь после того, как отец Марии ударил себя топором по ноге. Старуха тогда приказала всем выйти, а сама осталась с отцом в комнате. На кухне детям не понравилось, там странно пахло, и нос Алиде заложило. На столе стояла большая банка мушиных личинок для залечивания ран.
Ворон прыгал позади скамьи по шелестящим веткам деревьев, и бабка кивнула ему, как бы здороваясь. Солнце сияло, но во дворе у бабки всегда было зябко. За открытой дверью виднелась темная кухня. В прихожей была гора подушек. Наволочки белели в темноте. Кружевные края перемежались светом и тьмой. Наволочки умерших. Бабка Мария собирала их.
— У вас были гости?
— Здесь всегда бывают гости, изба полным-полна.
Алиде отодвинулась подальше от двери.
— Могут наступить плохие дни для сенокоса, — продолжила старуха, засунув в рот очередной кусочек хлеба. — Но это, наверно, тебя не интересует. Слышала ли Алиде, что говорят вороны?
Алиде вздрогнула. Бабка засмеялась, ворон не слышно уже много дней. И она была права. Алиде поискала глазами птиц, они летали вокруг, но совершенно беззвучно. За домом послышалось мяуканье старухиной истекающей похотью кошки, и бабка позвала ее к себе. Кошка в тот же момент появилась рядом с бабкиной палкой, и бабка подтолкнула ее к Алиде.
— Она хочет, — сказала Мария и прищурила гноящиеся глаза на Алиде, которая покраснела. — Так вот оно и бывает. В такие дни и вороны молчат, но похоть кошки не утихает.
Что бабка подразумевала под «такими днями»? Что погода испортится, что будет плохой урожай и голод, или она говорила о происходящем в России? Может, о жизни самой Алиде? Должно ли что-то случиться с Хансом?
Кошка терлась о ноги Алиде, и она протянула руку погладить ее. Кошка собралась цапнуть ее за ладонь, и Алиде поспешно убрала руку. Бабка засмеялась. Это был невеселый смех, понимающий и умалчивающий одновременно. У Алиде закололо в руке, потом стало колоть во всем теле, как будто на нем были соломинки, которые хотели проткнуть кожу, а мысли ее обратились к тому, как это она решилась отправиться вечером к бабке Крел, хотя Ханс остался дома наедине с Ингель. Отец и мать отправились в гости по соседству, а она тут рассиживает. Когда она вернется домой, Ханс будет еще сильнее пахнуть мужчиной, а Ингель — женщиной, как всегда после их мгновений вдвоем, и от этой мысли еще сильнее закололо под кожей. Алиде перенесла тяжесть с одной ноги на другую, бабка Мария встала и пошла в дом, закрыла за собой дверь. Алиде не знала, нужно ли ей уйти или остаться ждать, но бабка скоро вернулась с маленьким коричневым пузырьком в руках и с какой-то скрытой усмешкой в уголках губ. Алиде взяла пузырек с заветной жидкостью. Когда она закрыла за собой калитку, бабка крикнула вслед:
— У этого парня черная грудь!
— Смогу ли я…
— Когда сможешь, когда нет.
— Неужели вы не видите ничего другого?
— Девочка, милая, на почве безнадежности растут чахлые цветы.
От дома бабки Алиде почти бежала, вальдшнепы летали над полем длинными кругами, а пузырек, полученный у нее, нагревался в руке, хотя пальцы при этом оставались холодными. Неужели никакая сила не может прекратить эту саднящую боль в груди?
Во дворе хлопотала Ингель, которая набирала воду из колодца, косы ее расплелись, щеки раскраснелись, на ней была лишь нижняя юбка. В постели Алиде поджидала книга «Цветы черемухи», а в постели Ингель ждал мужчина. Почему все было так несправедливо?