Очищение

В глаза Алиде будто попали пылинки, сосуды в белках глаз хрустели, как лед, ей больше никогда не придется сидеть за одним столом с Ингель и Линдой. Больше не будет такого утра, как когда они все вместе возвращались из муниципалитета, прошли километры, утро рассвело, воздух был свежим. Стояла тишина. За километр до дома Ингель остановила Линду, взяла за плечи и начала заново заплетать ей косички. Она пальцами расчесала волосы дочери, разделила на пряди и начала туго плести. Они стояли посреди деревенской дороги, солнце поднималось, где-то стукнула дверь. Алиде в ожидании присела на корточки, приложила руки к земле, стала перебирать камешки, ни на кого не глядя. Ее горло вдруг свело от сухости и жажды, она зачерпнула воду прямо из канавы, попробовала землю, глотнула еще воды. Ингель и Линда, держась за руки, пошли дальше, они удалялись. Алиде пошла за ними, и все смотрела на их спины до самого дома. У ворот Ингель обернулась и сказала:

— Вытри лицо.

Алиде подняла руку и провела по щекам, сначала не чувствуя ни кожи, ни рук, но потом ощутила, что подбородок грязный, а шея мокрая. Она вытерла рукавом нос, подбородок и шею. Ингель отперла дверь, и они вошли в знакомую кухню, в которой они теперь стали чужими, не теми, что раньше.

Ингель стала жарить дрочену. Линда поставила на стол баночку малинового варенья. Темные ягоды малины казались свернувшейся кровью. Алиде выгнала собаку Липси во двор. Они уселись за стол и положили себе на тарелки по куску дрочены. Линда положила сверху мед, банка с вареньем обошла всех, тарелки блестели, ножи резали, вилки звенели. Они ели как будто резиновыми губами, остекленевшие глаза были сухими и блестящими, восковая кожа сухой и гладкой.

Осталось еще шесть дней. Алиде проснулась утром, в голове ее звучало: «У нашей киски лукавые глазки, сидит в лесочке на пенечке». Это был голос Ингель. Алиде села на край кровати, песня не исчезла, голос не пропал. Алиде вообразила, что они когда-нибудь вернутся. Она скинула с себя фланелевую ночнушку, «во рту была трубка, а в руке палочка», влезла в комбинацию и чулки, надела платье, пальто, взяла в руки платок и выбежала на улицу через кухню, схватила велосипед, потом раздумала. Она пойдет через поля, самым кратким путем до муниципалитета, куда уже раньше отправился Мартин. По дороге она поправила волосы, не останавливаясь, завязала платок и побежала, пальто развевалось, ботики хлюпали. Она бежала по весенним полям, пересекая дороги, миновав журчащие канавы, и вышла на прямую. В ее ушах звенел голос Ингель «кто не умел читать, того за волосы таскала», разносился над застывшей землей, и первые перелетные птицы летели в такт песне, толкали Алиде вперед, она все время бежала. Мимо распускающихся верб с тысячью сережек, за птичьим клином, и остановилась только, когда нашла Мартина, беседовавшего с одетым в кожанку мужчиной. Выражение глаз Мартина заглушило песню Ингель. Он сказал мужчине, что они позже продолжат, схватил Алиде за плечи и велел успокоиться.

— Что случилось?

— Они вернутся.

Мартин вытащил из кармана фляжку с водкой, открыл ее и протянул Алиде, которая отхлебнула из нее и закашлялась. Он отвел ее в сторону, посмотрел, как она теребит в руках фляжку, забрал и вновь поднес к ее губам.

— Ты кому-нибудь сказала? — спросил Мартин.

— Нет.

— Ты рассказала!

— Нет!

— Что же значит тогда: они вернутся?

— Сталин не даст этому случиться!

Мартин прикрыл ее своим пальто, и дрожь Алиде унялась.

— Я не дам им вернуться назад и пугать моего маленького воробышка.

Алиде шла к дому Ингель, остановилась на дороге под серебристыми вербами, не заходя во двор, послушала лай собак и чириканье воробьев, звуки ранней весны и вдохнула сырость чернозема. Как можно оставить такое место, никогда она не сможет этого сделать. Эта земля — ее земля. Отсюда она произошла и здесь останется, никуда не уйдет, не откажется ни от этого места, ни от Ханса. Неужели она действительно хотела бежать отсюда, когда была возможность? И осталась лишь потому, что пообещала Хансу заботиться об Ингель? Она топнула ногой по полю. Оно как бы признало ее. Ее поле. Она пошла со стороны дворовой изгороди, голые ветви берез свисали, Линда была во дворе, она играла и пела:

Старичок, старичок, шестидесятишестилетний, Полтора зуба во рту, Боится мыши, боится крысы, Боится мешка с мукой в углу. Боится мыши, боится крысы.

Линда заметила ее. Алиде остановилась. Песня смолкла. Глаза Линды отворотили ее, большие холодные глаза, как окна в болоте. Алиде вернулась на дорогу.

Вечером Мартин не согласился рассказать о своем плане, сказал лишь, что завтра уладит дело. Три дня в запасе. Велел ей успокоиться. Алиде не могла уснуть. Перед восходом солнца тетерев принялся токовать, жениховствуя.

Алиде шла к муниципалитету, будто по лезвию топора. Взявшись за ручку двери, она вдруг вспомнила, как ее язык на морозе прилип к металлу. Ситуации она не помнила, лишь ощущение языка на ледяном металле, возможно, лезвии топора, она также не помнила, как освободилась и что вообще тогда произошло. Но ее язык испытывал то же ощущение, когда она вошла внутрь, сразу попав в объятия ждущего ее Мартина, и получила в руки ручку и бумагу. Она все сразу поняла. Ей надо поставить свою подпись под такими вескими свидетельствами, что никакого возврата уже никогда быть не может.

Пахло водкой, изображение костистой рыбы на куртке Мартина мелькало перед глазами. Где-то лаяла собака, за окном каркал ворон, возле ножки стола полз паук. Мартин раздавил его и втер в доски пола. Алиде Тру подписала. Мартин захлопал ей. Ему нужно было остаться, чтобы завершить дело, после того как она подписала показание. Алиде отправилась домой одна, хотя Мартин сказал, что она может подождать окончания его рабочего дня. Она не захотела, но и домой идти ей тоже не хотелось: проходить через двор Розипуу, входить в их кухню, где беседа сразу обрывалась, едва она открывала дверь. Они говорили ей несколько слов по-русски и, хотя содержание их было вежливым, в них все равно крылась насмешка. Сын Розипуу показывал ей язык из-за шкафа, а в ее банке с чаем скрипела брошенная им соль.

Она остановилась на обочине дороги и стала любоваться мирным видом. Ингель скоро пойдет на вечернюю дойку. Ханс, возможно, читает газеты в своей каморке. Рука Алиде не дрогнула. Внезапная стыдливая радость разлилась в груди. Она жива. Она справилась. Ее имени не было в списке. О ней не могут дать ложного показания, о жене Мартина, но зато она может отправить Розипуу туда, где земля эстонская будет лишь далеким воспоминанием. Она ощутила, как удлинился ее шаг, с какой силой ноги ступают по земле, она влетела в дом Розипуу, едва на пороге не столкнув с ног их мамашу, прошла мимо нее и хлопнула дверью перед ее носом. Она заварила себе чай их заваркой, положила сахар из их сахарницы, отломила половину от их хлеба, чтобы отнести в свою комнату. На пороге она остановилась и сказала, что хочет дать дружеский совет, так как по натуре человек добрый и желает всем товарищам только хорошего: было бы мудро с их стороны, если бы они сняли со стены спальни изображение Иисуса. Товарищу Сталину не понравилось бы, что члены нового мира трудящихся в ответ на его хорошую работу вешают на стены подобное. На следующий же день переводная картинка с Сыном Божьим исчезла.

Осталось четыре дня. Потом три. Она обещала прийти к Ингель, но так и не пошла туда.

У нашей киски хитрые глазки, Сидит в лесочке на пенечке, Во рту трубка, в руках палочка. Два дня. Три ночи. Приглашает детей почитать. Кто не умеет читать, Того за волосы таскает. А кто умеет, понимает, Того киса по головке гладит. Ни одного дня. Ни одной ночи.

1949, Западная Виру ХАНС НЕ СТАЛ БИТЬ АЛИДЕ, ХОТЯ МОГ БЫ

Ветер гулял в покинутых маленькими птичками березах. В голове у Алиде шумело, как после десяти бессонных ночей. У наружной двери она зажмурилась и, не глядя, шагнула к маленькой комнате, нащупала ручку, уронила висевшую на стене пилу, вошла и открыла глаза, привыкая к полумраку. Шкаф перед каморкой Ханса стоял на месте. Только теперь сердце у нее взволнованно забилось, высохшая нижняя губа треснула, кровь попала в рот, потные пальцы заскользили по бокам шкафа. Временами она слышала звуки, которые доносились из кухни: шаги Ингель, кашель Линды, звяканье чашки, стук лап Липси. Шкаф не поддавался, ей пришлось толкать его плечами и бедрами, он скрипел, его жалоба раздавалась в пустом доме. Алиде остановилась и прислушалась. Тишина раскололась. Воображаемые голоса из кухни стихли как только она перестала двигаться. На досках пола видны были следы от частого передвижения шкафа. Их нужно скрыть. Под ножками шкафа что-то виднелось. Она наклонилась проверить. Клин. Два клина. Из-за этого шкаф слегка качался. Когда Ингель успела их туда засунуть? Алиде вытащила клинья. Шкаф плавно сдвинулся с места.