Очищение

Я думал, что все произошедшее произведет на хозяина тяжелое впечатление, и на первый взгляд так оно и случилось. Его волосы торчали в разные стороны, а тога была испачкана. Однако хозяин сохранил присутствие духа. В волнении он ходил по библиотеке, вновь и вновь возвращаясь к ключевым моментам своих показаний. Цицерон ощущал себя так, как будто вторично победил Катилину.

— Ты видел, как присяжные сомкнули ряды вокруг меня? Сегодня, Тирон, тебе довелось увидеть все то лучшее, что есть в римском правосудии.

Однако хозяин решил не возвращаться в суд, чтобы выслушать заключительные слова обвинения и защиты, и прошло еще два дня, прежде чем был готов вердикт и он отправился к храму Кастора, чтобы услышать, как приговорят Клавдия.

В тот день присяжные потребовали вооруженной защиты, и центурия легионеров окружала платформу, на которой расположился суд. Когда Цицерон проходил на свое место в секторе для сенаторов, он отсалютовал присяжным. Некоторые ответили ему, но многие отводили глаза и старались смотреть в другую сторону.

— Думаю, что они боятся раскрываться перед бандами Клавдия, — сказал мне Цицерон. — После того, как они проголосуют, как думаешь, может быть, мне стоит пойти и встать вместе с ними, чтобы выразить им свою поддержку?

Я не думал, что это безопасно, но времени на ответ мне не хватило, так как претор уже выходил из храма. Я оставил Цицерона на его месте и присоединился к толпе неподалеку.

Обвинение и защита уже сказали свое последнее слово, и теперь городскому претору оставалось только подвести итог и объяснить присяжным существующее законодательство. Клавдий опять сидел рядом с женой. Иногда он наклонялся и что-то говорил ей, а она пристально смотрела на мужчин, которые через несколько минут решат судьбу ее мужа. В суде все всегда занимает больше времени, чем предполагается: на вопросы должны быть даны ответы, законы зачитаны, документы найдены, — поэтому только через час официальные лица стали раздавать присяжным восковые жетоны для голосования. На одной стороне жетона было нацарапано «В» — виновен, а на другой «Н» — невиновен. Система была рассчитана на максимальную секретность — достаточно было нескольких секунд, чтобы пальцем стереть одну из букв и опустить жетон в урну, которую пустили по кругу. Когда все жетоны были опущены, урну принесли к столу претора и жетоны высыпали на стол. Все вокруг меня стояли на цыпочках, стараясь рассмотреть, что происходит. Для некоторых тишина была слишком напряженной, и они нарушали ее криками «Давай, Клавдий!», «Да здравствует Клавдий!». Эти крики вызывали аплодисменты среди ожидающих толп. Над платформой, на которой заседал суд, на случай дождя была натянута парусина. Я помню, как она хлопала на ветру, как парус. Наконец подсчет завершился, и результаты передали претору. Он встал, и судьи встали вместе с ним. Фульвия схватила Клавдия за руку. Я зажмурил глаза и вознес молитву бессмертным богам. Нам надо 34 голоса, чтобы Клавдий отправился в изгнание до конца своей жизни.

— За наказание обвиняемого проголосовали тридцать человек, за его оправдание — тридцать четыре. Согласно вердикту данного суда, Публий Клавдий Пульхр признается невиновным по всем пунктам обвинения, и данное дело…

Последние слова претора потонули в криках одобрения. Земля ушла у меня из-под ног. Я почувствовал, как у меня закружилась голова, а когда открыл глаза, мигая от блеска солнца, Клавдий шел по платформе, пожимая руки членам суда. Легионеры сцепили руки, чтобы не позволить толпе захватить платформу. Толпа кричала и танцевала. По обеим сторонам от меня сторонники Клавдия хотели пожать мне руку, а я старался выдавить из себя улыбку, потому что в противном случае они могли бы избить меня или сделать еще чего похуже. Среди этого беснования скамьи сенаторов были неподвижны, как поляна, засыпанная свежевыпавшим снегом. Я смог рассмотреть выражение лица некоторых из них: у Гортензия — ошарашенное, у Лукулла — непонимающее, а Катулл поджал губы от страха. Цицерон надел свою профессиональную маску и смотрел вдаль с видом государственного мужа.

Через несколько минут Клавдий подошел к краю платформы. Он не обращал внимание на крики префекта, что он находится в суде, а не на народной ассамблее, и поднял руки, призывая толпу к тишине. Шум сразу же прекратился.

— Друзья мои, горожане, — сказал он. — Это не моя победа. Это ваша победа, люди!

Раздался еще один вал аплодисментов, который разбился о стены храма, а Клавдий повернул лицо к его источнику — Нарцисс перед своим зеркалом. На этот раз он позволил толпе долго выказывать свое восхищение.

— Я был рожден патрицием — но члены моего сословия ополчились на меня. А вы меня поддержали. Вам я обязан своей жизнью. Я хочу быть одним из вас. И поэтому я посвящу свою жизнь вам, — продолжил оправданный после паузы. — Пусть все узнают в этот день великой победы, что я намерен отречься от своего патрицианства и стать плебеем! — Я взглянул на Цицерона. Весь его вид государственного мужа куда-то исчез, и он смотрел на Клавдия с изумлением. — И если мне это удастся, я буду удовлетворять свои амбиции не в Сенате, который наполнен распухшими от денег коррупционерами, а как ваш представитель, как один из вас — как трибун! — Послышались новые, еще более громкие аплодисменты, которые он еще раз успокоил, подняв руку. — И если вы, жители Рима, выберете меня вашим трибуном, я даю вам обет и торжественно клянусь, что те, кто отнял жизни римлян без справедливого суда, очень скоро почувствуют вкус народной справедливости!

Позже Цицерон вместе с Гортензием, Лукуллом и Катуллом уединился в библиотеке, чтобы обдумать вердикт, а Квинт отправился разузнать, что же все-таки произошло. Когда шокированные сенаторы уселись, Цицерон попросил меня подать вина.

— Четыре голоса, — не переставал бормотать он. — Всего четыре голоса, и все бы изменилось, и сейчас этот безответственный нечестивец ехал бы уже по направлению к границам Италии. Четыре голоса. — Он повторял это снова и снова.

— Что же, граждане, для меня все кончено, — объявил Лукулл. — Я ухожу из публичной политики. — Со стороны казалось, что его манера вести себя не изменилась, но когда я подошел ближе, чтобы передать ему чашу с вином, я увидел, что он мигает не останавливаясь. Он был оскорблен до глубины души и не мог этого перенести. Быстро осушив чашу, Лукулл потребовал еще вина.

— Наши коллеги ударятся в панику, — предположил Гортензий.

— Я очень ослабел, — сказал Катулл.

— Четыре голоса!

— Я буду ухаживать за своими рыбками, изучать философию и готовить себя к смерти. Для меня больше нет места в этой Республике.

В этот момент появился Квинт с новостями из суда. Он переговорил с обвинителями и с тремя присяжными, которые поддержали обвинение.

— Мне кажется, что история римского правосудия еще не знала такого подкупа. Ходят слухи, что некоторым ключевым фигурам предлагали по четыреста тысяч сестерций за то, чтобы решение было вынесено в пользу Клавдия.

— Четыреста тысяч? — повторил Гортензий с недоверием.

— А откуда у Клавдия такие деньги? — удивился Лукулл. — Эта сучка, его жена, богата, но…

— По слухам, деньги предоставил Красс, — ответил Квинт.

Во второй раз за день земля, казалось, ушла у меня из-под ног. Цицерон быстро посмотрел на меня.

— Не могу в это поверить, — сказал Гортензий. — С какой это радости Красс вдруг решил заплатить целое состояние за Клавдия?

— Я повторяю только то, что говорится на улицах, — ответил Квинт. — Вчера вечером у Красса, один за другим, побывали двадцать членов присяжной коллегии. Каждого из них он спрашивал, что ему надо. Одним он оплатил счета, другим обеспечил выгодные контракты, а кто-то предпочел наличные.

— Но это все же не большинство присяжных, — заметил Цицерон.

— Нет, но говорят, что Клавдий и его жена тоже не сидели сложа руки, — продолжил Квинт. — И здесь было замешано не только золото. Во многих благородных домах прошлой ночью громко скрипели кровати, там, где люди решили получить свое другой, живой монетой — женщинами или мальчиками. Мне сказали, что сама Клодия постаралась для нескольких присяжных.

— Катон абсолютно прав, — воскликнул Лукулл. — Сердцевина нашей Республики полностью прогнила. Нам пришел конец. И Клавдий — это та мерзость, которая нас уничтожит.

— Вы можете себе представить патриция, который становится плебеем? — спросил Гортензий с удивлением. — Вы можете себе представить, чтобы такая мысль вообще пришла кому-то в голову?

— Граждане, граждане, — вмешался Цицерон. — Мы проиграли суд, и только, — давайте не будем терять голову. Клавдий — не первый преступник, которому удалось избежать наказания.

— Теперь он займется тобой, брат, — сказал Квинт. — Если он станет плебеем, можешь быть уверен, что его изберут трибуном — он слишком популярен, чтобы его можно было остановить, — а став трибуном, он сможет причинить тебе множество хлопот.