Очищение

— Кто? — быстро спросил Романов, от бедра наводя пистолет на движущуюся тень. Но тут же узнал человека: — Вадим… Олегович?

— Я понимаю, почему вы не выполнили своего обещания. — Лютовой, не здороваясь и не объясняя причин появления, прошел к столу, сел. В свете из окна его волосы засеребрились, но лицо оставалось в тени. — Но поговорить все-таки нужно. Извините.

— Как Женька? — спросил неожиданно Романов.

— Мальчик? Если вы о его немоте… это шок. Я не специалист и не могу сказать, когда он пройдет. И пройдет ли вообще. А так… что ж, это обычный человеческий детеныш обычных родителей нашего времени. — Профессор положил на стол руки, сплел пальцы в замок. — Хорошие задатки, развитые не больше, чем у любого его среднего ровесника. Умный, необразованный, напуганный, боготворящий вас.

— М-м? — Романов не нашел, что сказать, а Лютовой, кажется, не собирался больше говорить о Женьке.

Он хрустнул пальцами и размеренно уронил первые фразы:

— Николай Федорович, вы военный до мозга костей. И сейчас опираетесь на военных. Это понятно. Но в дальнейшем это должно измениться. Профессиональный военный связан мышлением, которое прививается ему с военного училища. Или даже с Суворовского училища. И это мышление совершенно не годится для того, что вы затеяли. С военными вы уничтожите банды, наведете полный жесткий порядок и… благополучно скатитесь в новое Средневековье уже через поколение. И снова — мучительное карабканье вверх, и снова — через пять веков, через тысячелетие — неизбежное падение… но право, стоит ли такое будущее усилий? А может быть и еще хуже — начнете потихоньку передавать власть «профессиональным управленцам», которые тут же почуют вашу управленческую беспомощность и тут же полезут, как мухи на мед. Как арендаторы в панские имения в старой Польше. А вы даже не сможете понять, как и когда из ваших рук уплыла реальная власть. Тогда все просто вернется на круги своя. Посему вам надо будет принять иные критерии для отбора тех, кто станет строить и править. Я не исключаю, впрочем, что из среды военных выделятся тоже вполне подходящие люди. Но я также уверен, что их будет как минимум не меньше среди гражданских. Условно гражданских, впрочем…

— Вы о своем протеже? — неприязненно перебил Романов. Тон старика ему не понравился. Лютовой, казалось, удивился:

— Протеже? А, вы о Вячеславе? Нет, он не мой протеже. Впрочем, вы поняли правильно. Я именно о таких — и похожих — людях. Понимаете… я очень боюсь, что все наши нынешние неприятности — просто-напросто мелочи.

— Это шутка? — Романов напрягся, словно прозвенел тревожный звонок. И он спросил всерьез, надеясь, что старик и в самом деле пошутил, потому что…

— К сожалению, я серьезен, как никогда… — Лютовой встал, бесшумно прошелся вокруг стола. — Мы сейчас имеем дело всего лишь с распадом привычной инфраструктуры и системы управления, вызванным ядерной войной. Хуже будет, когда начнется неизбежное при том количестве взорванных зарядов, которое было, заражение местности. Надеюсь, в наших местах — полосами, рельеф местности его ослабит, а то и сведет на нет для многих районов… Еще хуже — когда, боюсь, пойдет цепная реакция природных катаклизмов… Их масштаб я оценивать просто не в силах и все-таки надеюсь, что этого удастся избежать. И совсем скверно станет, когда все это неизбежно вызовет к жизни распад и привычной системы морали. Это будет хуже любого катаклизма.

— Это уже есть, — пробормотал Романов больше себе, но профессор услышал:

— Это пока мелочи. Всего лишь убийства из-за еды или сведение старых счетов, наложенные на общий крах привычной жилищно-коммунальной системы.

— Всего лишь? — уточнил Романов не без сарказма.

— Да, вы не ослышались, — Лютовой словно бы не заметил его тона. — Нас пока что не припекло по-настоящему. А когда припечет — на свет божий полезут такие ужасы, что я бы заранее предложил к ним приготовиться.

— О чем вы? — требовательно спросил Романов. В нем росла агрессия к этому старику. Агрессия, замешанная на неприятии менторски-пророческого тона и… и понимания, что старик говорит правду. Только правду. И, видимо, ничего, кроме правды.

— Как вы думаете… учитывая, что нигде в мире… кроме, может быть, Швейцарии… власти не позаботились о сколь-либо длительном прокорме сколь-либо значимого количества людей… а главное, самое главное, — о распределении продуктов… Так вот, учитывая это и накладывая на культивировавшийся последние десятилетия агрессивный аморализм значительной части населения, как думаете, сколько понадобится времени, чтобы огромные, никем не контролируемые массы скатились к людоедству?

Романов почувствовал, как холодеют щеки. Ответил грубо, отсекая этой грубостью взвихрившиеся мысли:

— Не говорите ерунды. Земля никуда не делась…

— Это пока. А вам не кажется, что для лета погода… погода странная? И этот ветер — совершенно не сезонный… ни по силе, ни по направлению… — Лютовой вдруг громко перевел дух, покачался у окна с пятки на носок и резко повернулся в комнату. — То, что я собираюсь сказать, похоже скорей на приговор, чем на прогноз. Я прошу меня выслушать внимательно и понять. Те погодные аномалии, которые мы наблюдаем в данный момент, а главное — фиксируем приборами… Если хотите, я предоставлю вам материалы, самые свежие, мои ученики продолжают работать и сейчас… Так вот, это всего лишь начало. Я думаю, на территории к западу от Урала уже наступили или наступают как раз сейчас ядерная зима и ночь. Где-то в течение года или полутора лет это же явление распространится на всю — повторяю и подчеркиваю, всю! — планету. Тем более что очагов, подвергшихся массированной бомбардировке, — два. Вся географическая Европа и вся территория США. Кроме того, прогнозируется и тектоническая сверхактивность, в которую мне упрямо, вопреки очевидному, не хочется верить. Сверхактивность вплоть до ухода под воду значимых частей материков, например, или возникновения землетрясений и пробуждения вулканов там, где ранее ничего подобного на человеческой памяти не наблюдалось. Ну а конкретно нам в ближайшие два-шесть месяцев следует ожидать, во-первых, усиления ветра до постоянного ураганного. Это будет первый сигнал. Затем образуется непроницаемый облачный покров. Финалом станет резкое, стремительное, просто-таки противоестественное в обычных условиях падение температуры. Думаю, на полгода-год.

— До каких пределов? — тихо спросил Романов. — Падение температуры… это до каких пределов?

Старик казался ему черным с серебряным сиянием силуэтом, из которого исходит голос. Снова нахлынуло — на секунду — ощущение нереальности происходящего.

— Предполагаю — примерно до минус сорока градусов по Цельсию для наших мест. Затем поднимется до пятнадцати-двадцати в среднем, — прозвучал голос из силуэта, и в комнате стало тихо.

Романов спросил еще спокойней:

— А что предполагается с Россией?

— С Центральной Россией? — уточнил профессор. — Я уже говорил.

— Уточните, пожалуйста, — настаивал Романов. Ему почти болезненно хотелось точных слов и ясных определений. Они успокаивали, создавали ощущение твердой реальности, пусть и новой, изменившейся, но твердой. Иначе начинало казаться, что тонешь то ли в болоте, то ли в зыбучем песке…

— Хорошо… Не исключено, что она просто-напросто уничтожена. Мы не можем определить, сколько там взорвалось боеголовок, но, я думаю, несколько сотен точно. Если же нет… то мне страшно даже представить себе, во что ее остатки превратятся в ближайшее время, учитывая почти полный развал сельского хозяйства и скученность людей в мегаполисах и вообще больших городах. Какое-то время это будет очень, очень жуткое место… Впрочем, какие-то прогнозы я делать не буду. Повторяю, точно ничего сказать нельзя.

— Так. А как долго продлится эта… зимняя ночь?

— Очень большой оценочный разброс.

— Назовите крайние даты, — резко, хотя и негромко, потребовал Романов.

— Нижний предел — порядка пяти лет. Верхний — порядка пятнадцати… — Лютовой помолчал, разглядывая что-то на ковре, и добавил тихо: — Я должен предупредить… если это затянется более чем на десять лет… это будет конец. — Он поднял голову, сверкнув серебром волос. — Всеобщий конец. Уцелеют единицы в сверхдолговременных бункерах. Да и то… Но более — никто. Через какое-то время умрут и они, потому что Земля будет стерилизована. Возможно, какая-то жизнь сохранится в океанах, но — не более того.

— Вадим Олегович, конец наступит тогда, когда мы опустим руки.

Романова сам вздрогнул от этих своих слов. Он произнес их совершенно спокойно и абсолютно уверенно. Лютовой подошел к столу, снова сел в кресло. Бросил — как учитель хорошему ученику:

— Я не ошибся в вас. Располагайте мною и моими… знакомыми. Мне на самом деле осталось немного, но кое-что я сделать успею.

— Если я предложу вам пост… советника по общим вопросам, — Романов говорил серьезно, — вы не откажетесь?

— Затем я и пришел к вам утром, — профессор кивнул. — Придется начинать все сначала. Этого темпа работы я не выдержу, скажу честно и сразу. Может быть, не выдержите и вы тоже… Но я помогу, чем смогу. Слово.

— Значит, у нас есть около года практически полного спокойствия, затем — еще с полгода спокойствия относительного… — Романов наконец поднялся с дивана, прошелся по кабинету, встал у карты города и окрестностей, которую тоже разместили здесь сегодня днем. Включил и выключил подсветку. — Затем — период, в который даже просто выход из жилищ будет затруднен. Рассчитываем его по максимуму — два года. Я правильно понял?