Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама
Шрифт:
Он отлучил герцога от церкви и силой забрал его территорию, после чего и титул, и герцогство отдал Лоренцо, потребовав у коллегии кардиналов подтвердить это законным образом. Отстраненный герцог делла Ровере, племянник Юлия II, пошел в покойного дядю и ответил на удар. Когда его посол приехал в Рим с письмом, в котором герцог вызывал Лоренцо на дуэль, посла, несмотря на охранную грамоту, схватили и предали пыткам. Чтобы вести войну за Урбино, папа обложил налогом всю Папскую область по причине того, что герцог — бунтовщик. Эта бесстыдная кампания вызвала общественное осуждение, но Лев X, как некогда и Юлий II, эти настроения проигнорировал. С безжалостностью, которой раньше в нем не замечали, он развязал войну, продлившуюся два года. К исходу войны Лоренцо и его французская жена скончались, после них осталась малютка дочь Екатерина Медичи, которой в последующем суждено было выйти замуж за сына Франциска I и стать королевой и правительницей Франции. Этот поворот колеса Фортуны пришел для Льва X слишком поздно и не предотвратил упадка Медичи. На бессмысленную войну
Заговор Петруччи был темным и порочным делом, загадочным для всех вплоть до нынешнего дня. Благодаря предательству слуги Лев X раскрыл заговор нескольких кардиналов, собиравшихся его убить. Во главе заговора стоял молодой кардинал из Сиены Альфонсо Петруччи, вынашивавший планы личной мести. Убийство должен был совершить подкупленный врач, который вколол бы яд в фурункул на ягодицах папы. Были проведены аресты, информаторы подвергнуты пыткам, а подозрительные кардиналы — допросу с пристрастием. Пообещав Петруччи и другим кардиналам неприкосновенность, их заманили в Рим и заключили в тюрьму. Нарушение данного слова Лев X мотивировал тем, что отравителям не может быть оправданий. Слухи о допросах, о сделанных на следствии признаниях, передававшиеся шепотом, озадачили и ужаснули Рим. Кардинала Петруччи вынудили признать себя виновным, и его красным шелковым шарфом задушил мавр, так как поручать христианину убийство князя церкви считалось неподобающим. Других обвиненных в заговоре кардиналов простили, но они должны были заплатить огромные штрафы; самый богатый, кардинал Рафаэль Риарио, внучатый племянник Сикста IV, выложил 150 тысяч дукатов.
Заговор настолько был притянут за уши, что ходили слухи, будто папа, воспользовавшись болтовней какого-то доносчика, придумал все это ради получения штрафов. Недавние исследования в архивах Ватикана вроде бы подтверждают, что заговор имел место, но что все это значит по сравнению с впечатлением, сложившимся у людей? Эти события случились в разгар народного возмущения из-за войны, развязанной Львом против Урбино, и заговор Петруччи еще больше дискредитировал папство, встревожил и возмутил кардиналов. То ли ради того, чтобы унять их враждебность, то ли чтобы не обанкротиться, а может, по обеим этим причинам в один день Лев назначил тридцать одного нового кардинала, собрав при этом триста тысяч дукатов. Задумал это, говорят, Джулио Медичи, который уже мостил дорогу к собственному папству. Деморализация к этому моменту достигла таких размеров, что в коллегии никто не возмутился.
Любезный Лев, запутавшийся в собственных аферах, сделался уже не таким любезным, да, возможно, он никогда и не был столь уж благодушным, каким его считали. Заговор Петруччи был не единственной неприятностью. Чтобы включить Перуджу в состав Папской области, понадобилось уничтожить ее династического правителя Джанпаоло Бальони. «Чудовище беззакония», Бальони не заслуживал снисхождения, однако папа снова прибегнул к предательству: пообещав охранную грамоту, он обманным путем заманил Бальони в Рим, заключил в тюрьму и после пыток велел его обезглавить.
Почему в то время все так доверяли охранным грамотам, не самый важный вопрос. Важнее то, кем видел себя понтифик и четыре его предшественника, возведенные на трон Святого Петра. Были ли они для верующих святейшими отцами? Похоже, о своем долге перед ними они ни разу не задумывались. А как же верующие, которые хотели видеть в папах святость и почитать их как первосвященников? Чувство «вечного величия папства», по выражению Гвиччардини, для этих понтификов проявлялось, кажется, только в его осязаемых атрибутах. Они и не притворялись святыми, в то время как те, кто считались их подопечными, никогда еще так громко не требовали от понтификов святости.
Лев X не обращал внимания на возмущение, которое вызывали его поступки, и не пытался умерить свою экстравагантность. Он и не думал экономить, не сократил расходов на свой двор и не бросил азартные игры. В 1519 году на пороге банкротства он устроил корриду на площади Святого Петра; это развлечение получило распространение с легкой руки Александра VI. Погрязший в долгах папа подарил тореадорам и их помощникам роскошные костюмы.
1517-й, год заговора Петруччи, перевернул для папы страницу в истории. С начала века недовольство церковью росло и расширялось, проявляя себя в проповедях, трактатах и сатирах, в письмах и стихах, песнях и апокалипсических предсказаниях проповедников. Для всех, кроме высших иерархов церкви, было понятно, что горючая смесь инакомыслия вот-вот вспыхнет. В 1513 году итальянский монах-проповедник предсказал падение Рима и всех священников и монахов, он предрек, что не останется в живых ни одного недостойного клирика и в течение трех лет не состоится ни одной мессы. Респектабельный средний класс возмущался безудержной экстравагантностью и долгами папства, впрочем, все классы во всех государствах осуждали непомерные налоги ненасытного папы.
Проповеди на открытии под председательством Льва X Пятого Латеранского собора вызвали недовольные отклики. Снова прозвучало предупреждение советника курии Джованни Кортезе, сказавшего Льву в день его избрания, что реформа опасно запаздывает. Много лет спустя кардинал Кортезе, пытаясь исправить вред, нанесенный церкви, подготовит повестку дня Тридентского вселенского собора. В марте 1517 года, в день закрытия Латеранского собора, Джанфранческо Пико делла Мирандола, правитель маленького герцогства и племянник более знаменитого
дяди, перечислил все необходимые реформы и высказался о выборе между светским и религиозным: «Если мы хотим победить врага и вероотступников, важнее восстановить падшую мораль, а не пускаться с нашим флотом в Черное море». «Если же это не исполнить», продолжил оратор, «церковь ждет тяжелая кара». Речь Пико продемонстрировала недовольство преданного христианина.Возмущенные светскими наклонностями папства, гуманисты и интеллектуалы, по примеру французского богослова Жака Лефевра, обратились к текстам Священного писания, чтобы глубже вникнуть в их смысл, а другие, такие, как Эразм, — к сатире, что, возможно, было вызвано искренним разочарованием в религии. Во всяком случае, все это снизило уважение к церкви. «А верховные первосвященники, которые заступают место самого Христа? — писал Эразм в „Похвале глупости“. — Сколь многих выгод лишился бы папский престол, если бы на него хоть раз вступила Мудрость?.. Что осталось бы тогда от всех этих богатств, почестей, владычества, побед, должностей, диспенсаций, сборов, индульгенций… Их место заняли бы бдения, посты, слезы, покаянные вздохи и тысяча других столь же горестных тягот. Не следует также забывать об участи, которая постигла бы бесчисленных чиновников, копиистов, нотариусов, адвокатов, промоторов, секретарей, погонщиков мулов, конюших, банкиров, сводников. Прибавила бы я еще словечка два, да боюсь оскорбить ваши уши». [9]
9
Пер. П. К. Губера.
Папские войны прибавили Эразму скорби, ибо они были направлены против так называемых врагов церкви. «Как будто могут быть у церкви враги злее, нежели нечестивые первосвященники, которые своим молчанием о Христе позволяют забывать о нем, связывают его своими гнусными законами… и убивают его своей гнусной жизнью!» В частном письме он высказывается кратко: «Нынешняя монархия папы в Риме — чума для христианства».
В те же годы — 1510–1520 — Макиавелли увидел доказательство разложения в таком факте: «Народ, находящийся ближе всех к римской Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен. Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям». Гнев Макиавелли вызвал ущерб, нанесенный Италии. Римский двор и отказ пап от реформ разрушили всякую набожность и религиозность в стране. «Дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки». Церковь «держала и держит нашу страну раздробленной», в этом причина «нашей погибели». Церковь, «не будучи в силах овладеть всей Италией и не позволяя, чтобы ею овладел кто-нибудь другой», и «боясь утратить светскую власть над своими владениями», призывала себе на подмогу иноземных союзников, и «каждый ощущает, как смердит господство варваров».
Подытожить обвинительное заключение можно одной фразой Гвиччардини: «Люди совершенно утратили всякое почтение к папству».
Наибольшую роль из всех злоупотреблений, приведших к окончательному разрыву, сыграла торговля индульгенциями, и всем известно, где начался раскол — в Виттенберге на северо-востоке Германии. Именно в немецких княжествах были наиболее сильны антиримские настроения и громче звучали голоса протеста, так как отсутствие национальной централизованной власти не позволяло сопротивляться папским поборам так, как во Франции. Кроме того, налоговое бремя Рима здесь было тяжелее — империю и церковь связывали давние отношения, церковь имела в Германии обширные владения. Народ не только испытывал чувство, будто его ограбили папские сборщики налогов, люди считали возмутительным, что во всем, что связано с церковью, слышится звон монет. Они были оскорблены нечестием Рима и пап, их категорическим отказом от реформ. «Можно ожидать бунта против Святейшего престола», — предупреждал папский нунций Джироламо Алессандро, будущий епископ и кардинал. В 1516 году он написал папе, что тысячи людей в Германии только и ждут момента, когда можно будет высказаться открыто. Лев X был занят денежными вопросами и мраморными памятниками и ничего не слышал. Не прошло и года, как настал долгожданный момент: по поручению папы доминиканский монах Иоганн Тецель стал продавать индульгенции в Германии.
В индульгенциях не было ничего нового, и не Лев X их придумал. Поначалу их выдавали как освобождение от некоторых добрых дел, которые духовник предписывал исполнять грешнику в возмещение его грехов, но постепенно индульгенция превратилась в освобождение от вины за совершенный грех. Такое положение сурово осуждали пуристы. Еще большие возражения вызывала торговля духовной благодатью. Некогда милость Господня даровалась за пожертвование, которое грешник вносил на ремонт церкви, на содержание больниц, на выкуп пленных из Турции и другие добрые дела, теперь же это переросло в поставленное на поток коммерческое предприятие: половина или треть средств обычно шла в Рим, а остальные деньги отходили местной епархии, некий процент отчислялся агентам и духовникам, исповедовавшим грешника. Как в 1513 году заявил Джон Колет, церковь превратилась в машину для производства денег, ценятся именно они, а не покаяние и добрые дела. В результате появились шарлатаны с фальшивыми индульгенциями, и продажа «сохранных грамот» стала бичом организованной религии.