Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама

Американцы отреагировали бурно, поскольку закон требовал наличия гербовой марки на всех печатных материалах, на юридических и деловых документах и распространялся на корабельные документы, на лицензии для владельцев таверн, не оставляя без внимания даже игру в кости и в карты. Он затрагивал все виды деятельности в каждом общественном классе, во всех колониях, а не только в Новой Англии, и поскольку гербовый сбор шел в комплекте с Законом о сахаре, то подтверждал подозрения колонистов в том, что сначала британцы подорвут их экономику, а потом поработят и колонии. В законодательной ассамблее Виргинии, собравшейся по поводу нового закона, выступил Патрик Генри. Он произнес знаменитые слова, напомнившие Георгу III о судьбе Цезаря и Карла I. Согласно Хатчинсону, в Бостоне, узнав о заседании в Виргинии, выразившем глас всего народа, поддержали высказанное там мнение, что «если Закон о гербовом сборе будет введен, все мы станем рабами». Образовавшиеся в городах массовые организации «Сыны свободы» оказывали сопротивление. Люди собирались в толпы, грабили и разрушали дома чиновников, принуждавших их к исполнению закона, перед жилищами сборщиков налогов они воздвигали виселицы и вешали на них чучела чиновников. Испугавшись предупреждений, сборщики Бостона и Ньюпорта подали в отставку, а к ноябрю ни один чиновник не смел исполнять только что введенный в действие закон.

Агитаторы и памфлетисты поддерживали накал страстей. Вряд ли какая-нибудь семья от Канады до Флориды не слыхала о Гербовом законе, хотя многие плохо понимали, чем он им угрожает. Слуга одного сельского джентльмена боялся выходить в амбар темным вечером, и хозяин спросил его, чего тот страшится. «Гербового сбора», — ответил слуга. По словам проповедника Эзры Стайлса, будущего президента Йеля, в Коннектикуте трое из четверых готовы были взяться за нож. Более удивительным и зловещим для англичан — тех, кто обращал на это внимание, — стало то, что в октябре делегаты девяти колоний съехались в Нью-Йорк на конгресс для обсуждения гербового сбора. После перебранок, через какие-нибудь две с половиной недели они объединились, составили петицию и согласились прекратить споры о приемлемом «внешнем» и неприемлемом «внутреннем» налогообложении.

В ответ на Закон о сахаре колонисты объявили бойкот английским товарам. Об этом официально объявили купцы Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии. Призыв все встретили с энтузиазмом. Женщины приходили с прялками в дом священника или в здание суда и состязались друг с другом в том, кто спрядет больше мотков пряжи — чтобы потом из нее получали домотканую материю на замену английских тканей. Из льняного полотна шили «замечательные рубашки для лучших джентльменов Америки». К концу года доходы от импорта по сравнению с прошлым годом сократились на 305 тысяч фунтов стерлингов.

Какая альтернатива была у британцев? Многие думали, что достаточно позволить американцам представительство в парламенте и можно будет смело брать с них налоги. Так одним ударом они подавят сопротивление. Хотя для конфликта имелись и другие причины, ничто так не воспаляет человека, как деньги, и налогообложение было самой чувствительной стрункой американцев. Они давно считали представительство в парламенте своим правом, однако на самом деле уже не хотели его. Конгресс гербового сбора счел его «непрактичным».

Дискутируя о представительстве в парламенте, делегаты много говорили о расстоянии в три тысячи миль, о бурном море и о том, что «между законом и его исполнением» проходит несколько месяцев. И все же расстояние не мешало американцам заказывать английскую мебель, одежду и книги, перенимать английскую моду, посылать детей в английские школы, переписываться с коллегами из Европы, посылать редкие ботанические экземпляры, обмениваться идеями и поддерживать тесные культурные взаимоотношения. Дело было не в «огромном и опасном океане» как сдерживающем факторе, а в растущем осознании того, чего на самом деле хотят колонисты, а хотели они, чтобы в их дела поменьше вмешивались и давали им побольше самостоятельности. Хотя об отделении, а тем паче независимости, никто не помышлял, многие не хотели слишком близких отношений, потому что при воспоминании о продажности английского общества американцев начинало трясти. Джон Адамс полагал, что Англия повторит судьбу Римской республики. Американцы, посещавшие Англию, приходили в ужас от продажной политики, от ее пороков, от «пропасти между роскошью и блеском богатых и ужасной бедностью и страданиями бедных… великолепными с одной стороны и удручающими с другой».

Американцы считали, что система патронажа враждебна свободе и опасна для нее, ибо, когда правительство держится на купленной поддержке, политическая свобода мертва. Англичане были единственным народом, добившимся такой свободы. В те годы развернулась полемика относительно миссии Америки как наследницы этой свободы, которую она разовьет и сохранит для всего человечества. Многие думали, что разложение, которым пронизана английская политическая система, испортит представителей колоний в парламенте, и они превратятся в беспомощное меньшинство, которое каждый раз будет терпеть поражение при голосовании. Было также ясно, что если колонии добьются представительства, у них уже не будет причин для сопротивления парламенту в вопросах налогообложения. Американцы поняли это раньше англичан, а те и в самом деле серьезно не задумывались о том, что, разрешив американцам представительство в парламенте, сами только выиграют.

И снова препятствием стало предубеждение: англичане никогда не считали американцев равными себе. Разве могут неотесанные провинциалы, «отродье наших преступников, которых мы выпроводили из страны, подстрекатели беспорядков, с манерами не лучше, чем у ирокезов, занимать высокие посты в нашем государстве?» — вопрошал журнал «Джентльменз мэгэзин». По мнению газеты «Морнинг пост», американцы — это «помесь ирландцев с шотландцами и немцами, заквашенная на преступниках и бродягах». Глубже социального презрения был страх перед колонистами как «левеллерами» — присутствие их в парламенте поощрит не представленные в нем английские города и районы: чего доброго, они станут требовать мест, уничтожат права собственности в избирательных округах и опрокинут систему.

Англичане создали удобную теорию «виртуального представительства», дабы массы, которым недоставало голосов или членов, имели возможность представить себя в парламенте. Каждый член палаты представлял всю политическую систему, а не отдельный избирательный округ, и если у Манчестера, Шеффилда и Бирмингема не было мест, а Лондон имел только шесть, то у Девона и Корнуолла мест было семьдесят, и первые могли находить утешение в том, что они «виртуально представлены» грубоватыми сельскими джентльменами. Эти джентльмены, несшие на себе основной груз земельного налога, искренно одобряли налогообложение колоний, поскольку оно снимало часть их тяжкого бремени.

Альтернативой конфликту, о вероятности которого задумывались серьезные люди, было объединение колоний, вступление их в федеративные отношения с Британией и представительство колоний в имперском парламенте. В 1754 году в Олбани состоялся конгресс представителей колоний, на котором, с целью предотвращения угрозы со стороны французов и индейцев, Бенджамин Франклин при участии Томаса Хатчинсона предложил план создания федерации объединенных колоний, однако не нашел поддержки. Во время кризиса, связанного с Законом о гербовом сборе, его идею подхватили люди, занимавшие властные посты в колониях: их беспокоило отчуждение Англии. Бенджамин Франклин, Томас Паунолл, бывший губернатор Массачусетса, а на тот момент член парламента, Томас Краули, купец-квакер, знакомый с Америкой, и губернатор Массачусетса Фрэнсис Бернард предлагали разные планы по созданию колониального правительства и в ходе дебатов выработали заключение о правах и обязанностях будущей федерации. Позднее, во время кризиса 1775 года, Паунолл пожаловался, что никто в правительстве не обратил внимания на его мнение, и поэтому он больше ничего предлагать не станет. Фрэнсис Бернард сформулировал подробный план из 97 пунктов и переслал его лорду Галифаксу, и лорд сказал, что его план лучше всех, которые ему приходилось читать, и это оказалось последним, что услышал Бернард.

Бенджамин Франклин просил своих британских корреспондентов признать неизбежность роста и развития Америки и не принимать законов, которые вредили бы ее торговле и производству, потому что естественная экспансия сделает их недействительными, он призвал их работать на Атлантический мир, населенный американцами и англичанами, обладающими равными правами. Он писал, что колонисты обогатят страну-прародительницу и расширят ее империю на весь мир. Эта мечта окрыляла Франклина с момента его плана о федерации, изложенного в Олбани. «Я до сих пор считаю, что если бы он был принят, это было бы счастьем и для Англии, и для Америки. Объединенные таким образом колонии были бы достаточно сильны, чтобы защитить себя; тогда бы не было необходимости присылать войска из Англии, и, конечно, мы бы избежали последующего предлога для обложения Америки налогами и порожденного этим кровавого спора». Франклин заканчивает со вздохом: «Но такие ошибки не новы; история полна заблуждениями государств и монархов».

Отмена налога вышла в Англии на повестку дня почти сразу же после утверждения гербового сбора. Из-за отказа от импортных товаров опустели порты, грузоотправители и портовики, фабричные рабочие потеряли работу, а купцы — деньги. Британия прислушалась к высказываниям американцев. В следующее полугодие гербовый сбор стал ведущей темой в прессе. Со всей увлеченностью политическими принципами, свойственной XVIII веку, все злободневные темы — права парламента, несправедливое налогообложение, вопросы представительства — обсуждались в печати, в газетных колонках и в сердитых письмах.