Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Женщина заулыбалась и, неторопливо спустив рука­ва, сказала своим приятным грудным голосом:

— Себя.

И Дуилио, именно такой, каким он был, вышел на улицу. Дуилио, исполнявший достойнейшую, почетней­шую для краса-горожан функцию — главного советодате­ля, вышел из дому, облаченный в национальный костюм, сунув трость под мышку, вышел из дому именно такой, каким был. А какой он, собственно, был? О, сложный вопрос! Можно сказать, к примеру, что Дуилио был ма­ленький и толстенький, но... Нет, нет, он будет выгля­деть смешным, а это совсем ни к чему. Так, может, пред­ставить его низеньким и щупленьким? Нет, нет, тогда Дуилио покажется невзрачным... А что, если изобразить его рослым и дородным? Нет уж, чего доброго вообра­зите, что он большой не только с виду, но и в перенос­ном смысле, ведь каждый жаждет выявить в другом не­явное... Ну, а если сказать, что он был высокий и тощий, — так он не был ни высоким, ни низким, и сред­него роста тоже не был. Каким же тогда он был, и, как вы полагаете, могут ли найтись слова, способные в точ­ности описать второе лицо в городе?.. Слова, впрочем, всегда находятся... «Какой был Дуилио?» — «Такой, ка­кой был», — вот ответ. Во всяком случае — исчерпываю­щий. А теперь последуем за ним, а то он вот-вот скроет­ся за углом, и ищи его тогда. Итак, продолжим. Дуилио, такой, каким был, вышел из дому и чинно зашагал по главной улице. Встречные здоровались с ним — мужчины почтительно приподнимали шляпы, если таковые име­лись, женщины мило, но как-то небрежно улыбались, а Дуилио одарял их великодушно дружественными улыб­ками. Возле цветочницы он задержался. Она любезно выбрала для него белые розы. Дуилио пошарил в карма­не и так же любезно протянул ей ладонь с монетами, на­градив вдобавок обворожительной улыбкой; монеты, по­звякивая, посыпались в кувшин. Дуилио же получил в придачу еще две розы и, провожаемый восторженным взглядом, двинулся дальше, к дому тетушки Ариадны, где в честь шалуньи Кончетины были званы гости. Не ду­майте, что в Краса-городе было столько Кончетин, сколько каких-нибудь там Розин. Розинин день справля­ли чуть ли не все — кто где, а именины Кончетины явля­лись событием, и лишь избранные удостаивались пригла­шения в знатный дом потомков благородного рода Карраско, в гостиную со старинной мебелью и ста­ринным фарфором, где тетушка Ариадна в который раз озабоченно просматривала свой список приглашен­ных — не упустила ли кого из достойных жителей города. Гостей еще не было, хотя ночной страж Леопольдино возвестил заспанным голосом: «Девять часов вечера, в городе все спокойно...» В Краса-городе считалось дурным тоном вовремя являться в гости. Тетушка Ариадна все же забеспокоилась, но тут озорно зазвонил дверной колокольчик и в комнату впорхнули подружки Кончетины — Сильвия и Розина — та самая, помните, в роще? — чмокнули тетушку Ариадну, именинницу и по­ставили в изящную вазу прелестные гвоздики. Спустя миг раздался степенный звон, и в гостиную вступил сте­пенный сеньор Джулио, друг юности и сосед тетушки Ариадны, и она, сияя, милостиво поднесла руку к его гу­бам, а сеньор Джулио с достоинством приложился к ней, но, сказать правду, поцелуй пришелся по перстню, оста­вив на устах его досадный след. Вскоре подошли Анто­нио и Винсенте. Винсенте — воротничок у него был за­стегнут — отозвал хозяйку дома в сторонку и передал извинения своей недавно обретенной супруги, не сумев­шей прийти из-за легкого недомогания, и, когда тетушка Ариадна не по летам игриво ухмыльнулась, смешался и заверил: нет, нет, всего лишь простуда... Немного по­годя прискакали еще три девицы — резвые, как телята, приятельницы Кончетины — и, чмокая да поздравляя именинницу, зацепили взглядом Антонио, изумленно за­тараторили, заливаясь смехом: «Чиесчигучатучицичим-чисучила...» И когда разнеслось: «Де-есять часов вече-е­ра, в городе все спокойно»,— появился человек, не имевший передних зубов и оттого улыбавшийся с закры­тым ртом, несколько неловко, как бы приглушенно, если уж приходилось улыбаться. И все прониклись почтением, когда в гостиную, семеня ногами, но весьма энергично вошел Дуилио, такой, каким был, и подал Кончетине розы.

— Ах, прелестный букет! — воскликнула Кончетина и устремилась к вазе.

— Здравствуй, Дуилио, — проворковала тетушка Ари­адна, а почетный гость склонился к ее руке, — Восхи­тительный букет! Обожаю розы!

— Для вас он слишком скромен, вы достойны более пышного.

Тетушка Ариадна внесла яблочный пирог и пригласи­ла гостей к столу.

Оживленно переговариваясь и пересмеиваясь, гости расселись и уже возгласили тост за именинницу, как сно­ва зазвенел колокольчик и явился Тулио, молодой пове­са, любимец краса-горожан и, по мнению самой тетушки Ариадны, весьма искушенной в жизни, завиднейший же­них. Он привел с собой высокого застенчивого юношу в зеленом костюме по имени Доменико, который, рас­кланиваясь, неумело щелкнул каблуками. Лицо у Тулио багрово полыхало, и Винсенте хитро спросил: «Хорошее было шипучее, верно?» — и, подавшись вперед, подста­вил ухо. «Еще бы, — весело отозвался Тулио. — Напиток из напитков, ничего нет лучше... — И, поведя глазами по столу, добавил: — Кроме вишневой наливки, разумеет­ся...» — «О Тулио, Тулио, проказник!» — пожурила тетушка Ариадна, любовно хлопнув его по плечу розовым вее­ром.

Вслед за ними появился и Эдмондо. С усилием обвел всех клейко-тоскливым взором и преподнес Кончетине подарок — тщательно завернутые в голубую бумагу чаш­ку с блюдцем. «Не стоило беспокоиться, Эдмондо. Отку­да вы узнали, что у нас нынче...»

Изощряясь в красноречии, торжественно выпили за именинницу, пожелав ей все возможные и невозможные блага, и лишь беззубый человек, незнакомый обществу, да Доменико ограничились скупым: «За вас». Выпили и за не подвластную времени тетушку Ариадну, отмечен­ную, по словам сеньора Дуилио, «знаком вечной юности».

А Тулио оглядел гостей, оглядел стол — пироги, узко­горлые графинчики с наливками, вазы с цветами — и поскучнел, но потом глаза его коварно сверкнули, он ти­хо сказал Эдмондо:

— Цилио переживает, обидел, говорит...

— Кого? — Эдмондо оживился, насколько мог, отле­пляя взгляд от стола. — Меня?

— Да. Обождал бы, говорит, видел же — с девушкой я. А теперь он мучается, страдает, что скотиной обозвал тебя.

— Вправду переживает? — Эдмондо сглотнул наконец недожеванный кусок пирога. — В самом деле?

— Чудак! Откуда б я знал иначе!

— Да-а, вправду, значит. И что... теперь?

— Ему совестно, а подойти не решается, ты уж сам заговори с ним, скажи: ничего, не обижаюсь, давай, де­скать, дружить.

— Когда подойти?

— Когда хочешь, как улучишь момент, подойди или сделай знак.

— Хорошо-о, — удовлетворенно протянул Эдмондо. — Заговорю с ним — я.

А за столом подняли тост за Краса-город с его увитыми плющом островерхими розово-голубыми дома­ми, бассейно-фонтанный, с его достойными, безупречны­ми обитателями, тост за «дуилиевский», всеми обо­жаемый, как выяснилось, город. Гости уже порядком захмелели, когда слово взял Дуилио и, подняв рюмку с мятной наливкой, предложил тост за каждого жителя Краса-города в отдельности, начиная с пребывающего в другом городе маршала Бетанкура, и пожелал всем краса-горожанам от мала до велика, даже Александро, подчеркнул Дуилио, всемерных благ и здоровья. Упо­минание имени Александро страшно развеселило обще­ство, а Дуилио, весьма довольный собой, все стоял, под­няв рюмочку.

— Кто это — Александро? — спросил Доменико у Тулио.

— Не знаешь? Наш полоумный вещатель, у нас в го­роде всего двое чокнутых — он да Уго, — объяснил Ту­лио. — А ты понравился Терезе... Не теряйся, такую упус­кать нельзя, как пить дать нравишься ей. — И встал. — Предлагаю тост в честь...

Потом играли в фанты.

В блестящий котелок Дуилио тетушка Ариадна поло­жила фамильное кольцо, степенно-чинный сеньор Джулио — гривенник, шалунья Кончетина — лепесток розы, Тулио снял с шеи медальон, Дуилио опустил массивный ключ от дома, Розина — прелестный гребешочек, кто — что, а молодой человек в зеленом, не найдя ничего ино­го, — драхму, вызвав к себе почтение и почтительную зависть.

Цилио, улучив миг, подошел к Розине сзади, спросил шепотом: «Почему дуешься, малышка?» — и, ожидая объяснения, настороженно огляделся — на него в упор смотрел Эдмондо. Цилио отпрянул от Розины, изничто­жая его взглядом, а Эдмондо медленно кивнул ему в знак примирения... Цилио, взбешенный, так и видел физиономию Эдмондо, заляпанную яблочным пирогом, но... Но нет, нет — разве можно затеять драку в доме благородных потомков Карраско... А как не влепить?! Цилио в ярости отвернулся от Эдмондо — не сдержался б иначе.

Между тем Тулио уткнулся головой в колени тетушки Ариадны, утопавшей в кресле, а та пристроила котелок на макушке Тулио и, выудив первый фант, деловито вопросила:

— Что прикажешь владельцу этой вещички?

— Пусть прочтет стихотворение, — изрек Тулио.

Одна из резвых девиц прочла стишок, пересыпанный словами: «слезы», «любовь», «обжигают», «терзают», который завершался признанием: «Тобой навсегда пле­нено мое сердце».

Стишок заслужил аплодисменты, а тетушка Ариад­на поманила пальцем вострушку и потрепала по щеке.

— Какая милашка! — сказала она Джулио, вынимая следующий фант. — Продолжай, Тулио, не терпится узнать, что ждет обладателя.

— Он выпьет пять стаканов воды! — решил Тулио и услышал дружный злорадный хохот — фант был его.

Довольный Винсенте, восклицая: «О-о-ее!» — поспе­шил к Тулио с кувшином воды.

— На, изволь, друг...

С двумя стаканами Тулио справился без особого на­силия над собой; принимаясь за третий, призадумался, а поднося ко рту четвертый, громогласно признал, разве­селив всех: «Язык мой — враг мой», — и, отдуваясь, по­просил уважаемое общество великодушно позволить осу­шить пятый стакан чуть позже.

Владельцу следующего фанта предлагалось забраться на стол и трижды громогласно признаться: «Осел я и ос­лом реву я!» Лютовал Тулио.

Степенно-чинный Джулио оскорбленно поджал губы.

— О, нет, нет! — сконфуженно замотал руками до­вольный Тулио и лицемерно заулыбался. — Нет, нет, не подобает вам! Ах, нет, пока я жив... не допущу... не быть этому!..

— Игра есть игра, — с достоинством мученика вымол­вил сеньор Джулио. — Связался с молодыми, придется расплачиваться.

— Тогда хватит один раз, дядя Джулио, — щегольнул благородством Тулио. — Какая нужда трижды...

— Не возражаю, — согласился Джулио, с опаской за­лезая на стул.

И в загробной тишине сеньор Джулио гордо воз­вестил:

— Ослик я и осликом реву я!

Смущенное молчание прорезало донесшееся издали: «Одиннадцать часов вечера, в городе все спокойно!»

— Давайте продолжим! — бодро воскликнула тетя Ариадна. — Не подглядывай, шалопай...

— Владелец этого фанта полезет под стол.

Обладатель драхмы, юноша в зеленом, потерянно озираясь, опустился на колени, пригнулся и ко всеобще­му восторгу: «О-о-о!» — высунул голову из-под стола с другой стороны.