Одержимость

— Это — известная Галерея шепотов, — сказал Скелет. — Она имеет уникальные акустические характеристики, которые я сейчас намерен вам продемонстрировать. Если вы будете столь любезны и пройдете к противоположной стороне галереи, и там прижметесь ухом к стене…

— Я не хочу… — начал было Фредерик, но миссис Стэгг схватила его за руку и низким, раздраженным шепотом проговорила:

— Ну, хватит тебе!

Группа медленно брела по изгибающемуся карнизу, робко прижимаясь к тянувшейся справа стене, тогда как налево люди предпочитали не смотреть вовсе, разве что изредка бросая туда короткие косые взгляды. Все притихли.

Фредерику явно нетерпелось, хотелось сорваться с места и побежать. Но галерея эта относилась к числу тех мест, где нельзя было ни побегать, ни покричать. Громадный собор бесстрастно и молчаливо терпел всех этих букашек, ползавших по нему, лишь до тех пор, покуда они вели себя почтительно и несуетливо. Фредерик почувствовал, что если он закричит, то собор резко и гневно вздрогнет и стряхнет всех этих пришельцев со своих трещин.

Наконец, они достигли противоположной от входа стороны галереи; гид по-прежнему стоял почти у самой двери — отсюда он теперь казался им почти карликом. Члены группы выстроились в линию, встав на одно колено и приложив ухо к стене.

Фредерик прижиматься ухом не стал. У него не было никакого желания в очередной раз слышать этот голос. И тем не менее он услышал его — отчетливо и громко, как если бы человек стоял рядом с ним, — ни на мгновение не переставая видеть крохотную, тщедушную фигурку, отделенную от него громадой подкупольного пространства.

— Сейчас я говорю шепотом, — начал гид, — и все же вы способны вполне отчетливо различать мои слова. Внутренний диаметр купола составляет сто восемь футов, а внешний — сто сорок пять футов. Восемь фресок, которые вы видите на внутренней стороне купола, были написаны сэром Джеймсом Торнхиллом, и на них изображены фрагменты из жизни Святого Павла…

Голос продолжал повествовать о Святом Павле, и Фредерику почему-то показалось, что на самом деле обладатель этого голоса не особенно симпатизировал святому — в нем появился какой-то новый глумливый полутон, словно ему хотелось поскорее со всем этим покончить. В принципе, это полностью совпадало с желанием самого Фредерика. Под воздействием неожиданно возникшего импульса Фредерик прижал рот почти вплотную к стене и резко проговорил:

— Мы не хотим оставаться здесь. Мы хотим идти наверх к золотому яблоку.

— Фредерик! — воскликнула его мать, смущенная и потрясенная. Многократно усиленный, ее голос достиг невиданной мощи и заколыхался под сводами купола.

Гид умолк. Возникла отвратительная тишина, пауза, во время которой миссис Стэгг стояла неподвижно, залившись краской стыда.

И затем: — А теперь, если вы будете любезны пройти сюда…

Говорящий произносил слова вкрадчиво, чуть пришепетывая, словно желая дать понять слушающим; все, что вы видели до сих пор, покажется вам на фоне предстоящих чудес самой что ни на есть плоской, банальной и вообще неприглядной заурядностью.

Однако Фредерику было всего лишь пять лет от роду, а потому он интуитивно отличал истинное значение сказанного от того, во что говорящий хотел посредством слов заставить вас поверить. Истинный смысл его слов был таков: «Я ненавижу вас всех, а особенно — этого мальчишку, и дверь эта ведет не к чудесам, а к выходу, я же буду несказанно рад, если мне ни разу в жизни не доведется вас больше увидеть».

Значит, этот гид даже не намеревался повести их к заветной потайной лестнице, по которой можно было бы подняться к золотому шару.

Группа медленно возвращалась по узкому изогнутому полукругу к двери, где их, подобно Харону, поджидал Скелет. Фредерик неотрывно глядел себе под ноги, не решаясь поднять взгляда на зловещего гида. Он был уверен, что где-то на самом дне этих черных глазниц, в глубине черепа пылает лютая злоба, и не будь сейчас здесь всех этих людей… Сейчас его уже искренне радовало то, что он оказался в самой гуще взрослых. Сами того не подозревая, они были его невольными защитниками и покровителями.

Они медленно спускались по ступеням, а он продолжал неотрывно смотреть себе под ноги, одновременно следя за ногами матери. Они пересекли клетчатый черно-белый пол, а затем по замызганным ступеням заднего входа вышли из собора, после чего — уже более поспешно — сошли на тротуар.

Фредерик увидел под собой опущенную подножку машины и поднял взгляд — на него смотрела ухмыляющаяся физиономия Джима, при виде которого весь его страх мгновенно куда-то улетучился.

— Садись, Фредерик, — проговорила мать. — Хватит тебе болтаться, — и легонько подтолкнула в спину. — Бейтс, поезжайте побыстрее — мы и так уже на десять минут опаздываем. Что только леди Корнфол подумает…

В присутствии леди Корнфол Фредерик был мрачнее тучи. Он все время молчал и дулся — настроение было ни к черту, а когда у него не было настроения, он начинал грустить. Попросту хамить.

Сразу же по возвращении в гостиницу миссис Стэгг решила прибегнуть к дисциплинарному воздействию.

— Фредерик, ты сейчас же пойдешь в постель. И книжек своих сегодня не получишь. Так меня измучил за день!

Мальчик, заставивший мать в соборе сорваться на крик, а потом чувствовать себя пристыженной, допускавший дерзкие выходки по отношению к английской даме и вновь заставивший мать почувствовать стыд за него, был оставлен в спальне наедине с чувством своей вины.

Впрочем, никакого раскаяния он не испытывал; в груди лишь бурлило горькое чувство досады оттого, что завтра им придется покинуть Лондон, а вместе с ним расстаться и с золотым яблоком. Возможно даже навсегда. Значит, придет какой-то другой человек и сорвет это чудесное яблоко, а сам он в это время будет плыть на каком-то дурацком пароходе, а потом ходить в какую-то дурацкую школу.

Фредерик выскользнул из постели и прошел к окну. Автобусы головокружительной чередой сновали по площади за окном, подъезжая с Парк-Лейн, и из них периодически появлялись маленькие фигурки людей, стремительно растекавшиеся под зеленым покровом Гайд-парка. Время было летнее и сумерки пока не наступили.

Никакого особого решения он не принимал. Получилось так, словно кто-то другой неожиданно завладел его телом и заставил действовать по своему усмотрению. Через несколько минут он обнаружил, что поспешно натягивает на себя верхнюю одежду, застегиваясь на все пуговицы. Затем он тихонько открыл дверь, выглянул в коридор и вскоре оказался возле открытого окна, располагавшегося в задней части здания; вылез через него и через несколько секунд увидел, как его ноги спускаются по затянутым паутиной железным ступенькам пожарной лестницы. Прямо, как тогда, подумал он, когда они с матерью спускались по лестнице собора Святого Павла.

Казалось, ноги сами прекрасно знали, куда им идти, и потому передвигался он довольно проворно. Дорога к Святому Павлу была почти прямой, но путь оказался неблизким, так что к концу его в икрах заметно покалывало; несмотря на усталость, он сразу же пошел вверх по ступеням, освещаемый неяркими лучами висевшего над холмами вдалеке предзакатного солнца.

Мальчик шел на звук отдаленно звучавшего пения. Там, внизу, у края большого нефа на алтаре горели свечи, а перед ними вытянулись две полоски людей в белых стихарях, которые негромко пели, пока орган разносил над их головами спокойные, приглушенные звуки. Там же стояли еще какие-то люди, наблюдавшие за поющими, — на них падали мрачноватые розовые лучи света, отражавшегося от окон под куполом собора.