Одесские рассказы (фрагменты)

Тартаковский не поленился и ответил без промедления:

"Беня. Если бы ты был идиот, то я бы писал тебе, как идиоту. Но я тебя за такого не знаю и упаси боже тебя за такого знать. Ты, видно, представляешься мальчиком. Неужели ты не знаешь, что в этом году в Аргентине такой урожай, что хоть завались, и мы сидим с нашей пшеницей без почина. И скажу тебе, положа руку на сердце, что мне надоело на старости лет кушать такой горький кусок хлеба и переживать эти неприятности, после того, как я отработал всю жизнь, как последний ломовик. И что же я имею после этих бессрочных каторжных работ? Язвы, болячки, хлопоты и бессонницу. Брось этих глупостей, Беня. Твой друг, гораздо больше, чем ты это предполагаешь, - Рувим Тартаковский".

Полтора жида сделал свое. Он написал письмо. Но почта не доставила письмо по адресу. Не получив ответа, Беня рассерчал. На следующий день он явился с четырьмя друзьями в контору Тартаковского. Четыре юноши в масках и с револьверами ввалились в комнату.

– Руки вверх!
– сказали они и стали махать пистолетами.

– Работай спокойнее, Соломон, - заметил Беня одному из тех, кто кричал громче других, - не имей эту привычку быть нервным на работе - и, оборотившись к приказчику, белому как смерть и желтому как глина, он спросил его:

– Полтора жида в заводе?

– Их нет в заводе, - ответил приказчик, фамилия которого была Мугинштейн, а по имени он звался Иосиф и был холостым сыном тети Песи, куриной торговки с Серединской площади.

– Кто же будет здесь, наконец, за хозяина?
– стали допрашивать несчастного Мугинштейна.

– Я здесь буду за хозяина, - сказал приказчик, зеленый, как зеленая трава.

– Тогда отчини нам, с божьей помощью, кассу - приказал ему Беня, и началась опера в трех действиях.

Нервный Соломон складывал в чемодан деньги, бумаги, часы и монограммы, покойник Иосиф стоял перед ним с поднятыми руками, и в это время Беня рассказывал истории из жизни еврейского народа.

– Коль раз он разыгрывает из себя Ротшильда, - говорил Беня о Тартаковском, - так пусть он горит огнем. Объясни мне, Мугинштейн, как другу: вот получает он от меня деловое письмо; отчего бы ему не сесть за пять копеек на трамвай и не подъехать ко мне на квартиру и не выпить с моей семьей стопку водки и закусить, чем бог послал? Что мешало ему выговорить передо мной душу? Беня, - пусть бы он мне сказал, - так и так, вот тебе мой баланс, повремени мне пару дней, дай мне вздохнуть, дай мне развести руками. Что бы я ему ответил? Свинья со свиньей не встречается, а человек с человеком встречается. Мугинштейн, ты меня понял?

– Я вас понял, - сказал Мугинштейн и солгал, потому что совсем ему не было понятно, зачем полтора жида, почетный богач и первый человек, должен был ехать на трамвае закусывать с семьей биндюжника Менделя Крика. А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре. Несчастье с шумом ворвалось в контору. И хотя на этот раз оно приняло образ еврея Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз.

– Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Бенчик, я опоздал, - и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он выстрелил и пуля попала Мугинштейну в живот.

Нужны ли тут слова? Был человек, и нет человека. Жил себе невинный холостяк, как птица на ветке - и вот он погиб через глупость. Пришел еврей, похожий на матроса, и выстрелил не в какую-нибудь бутылку с сюрпризом, а в живого человека. Нужны ли тут слова?

– Тикать с конторы, - крикнул Беня и побежал последним. Но, уходя, он успел сказать Буцису:

– Клянусь гробом моей матери, Савка, ты ляжешь рядом с ним...

Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на чужих акциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, как поступить. А он знал. Поэтому он король, а мы с вами сидим на стене второго еврейского кладбища и отгораживаемся от солнца ладонями.

Несчастный сын тети Песи умер не сразу. Через час после того, как его доставили в больницу, туда явился Беня. Он велел вызвать к себе старшего врача и сиделку и сказал им, не вынимая рук из кремовых штанов:

– Я имею интерес, чтобы больной Иосиф Мугинштейн выздоровел. Представляюсь на всякий случай - Бенцион Крик. Камфору, воздушные подушки, отдельную комнату - давать с открытой душой. А если нет, то на всякого доктора, будь он даже доктор философии, приходится не более трех аршин земли.

И все же Мугинштейн умер в ту же ночь. И тогда только полтора жида поднял крик на всю Одессу.

– Где начинается полиция, - вопил он, - и где кончается Беня?

– Полиция кончается там, где начинается Беня, - отвечали разумные люди, но Тартаковский не успокаивался и он дождался того, что красный автомобиль с музыкальным ящиком проиграл на Серединской площади свой первый марш из оперы "Смейся, паяц". Среди бела дня машина подлетела к домику, в котором жила тетя Песя.

Автомобиль гремел колесами, плевался дымом, сиял медью, вонял бензином и играл арии на своем сигнальном рожке. Из автомобиля выскочил некто и прошел в кухню, где на земляном полу билась маленькая тетя Песя. Полтора жида сидел на стуле и махал руками.

– Хулиганская морда, - прокричал он, увидя гостя, бандит, чтобы земля тебя выбросила, хорошую моду себе взял убивать живых людей...

– Мосье Тартаковский, - ответил ему Беня Крик тихим голосом, - вот идут вторые сутки, как я плачу за дорогим покойником, как за родным братом. Но я знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы. Стыд, мосье Тартаковский, в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце послать матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев. Мозг вместе с волосами поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту новость...

Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты.

– Десять тысяч единовременно, - заревел он, - десять тысяч единовременно и пенсию до ее смерти, пусть она живет сто двадцать лет. А если нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Тартаковский и сядем в мой автомобиль...

Потом они бранились друг с другом. Полтора жида бранился с Беней. Я не был при этой ссоре. Но те, кто были, те помнят. Они сошлись на пяти тысячах наличными и пятидесяти рублях ежемесячно.

– Тетя Песя, - сказал тогда Беня всклокоченной старушке, валявшейся на полу, - если вам нужна моя жизнь, вы можете получить ее, но ошибаются все, даже бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны бога не ошибкой было поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду. И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже бог. Слушайте меня ушами, тетя Песя. Вы имеете пять тысяч на руки и пятьдесят рублей в месяц до вашей смерти, живите сто двадцать лет. Похороны Иосифа будут по первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы с венками, хор из Бродской синагоги, сам Миньковский придет отпевать покойного вашего сына...