Один день, одна ночь

От ненависти у него сводило затылок, и руки стали мокрыми.

Он очень хорошо знал, что это за жизнь – одна женщина и один ребенок. Или два ребенка.

Отец погиб, когда ему был год. Пошел с мужиками на лодке и утонул в Байкале, и мать осталась одна. Не было войны, революции и голода. Просто не стало отца.

Мать работала в трех местах, чтобы как-то кормить, одевать и учить их с сестрой. По вечерам сестра напяливала на него, маленького, шубейку, туго-туго затягивала шарф, и они шли через полгорода в ПТУ, где мать мыла полы. Его сажали за стол, давали какое-нибудь учебное пособие, неважно какое, и велели не мешать и смотреть картинки. Он выучил наизусть зубчатые колеса, коленчатые валы в разрезе, шестерни и лопатки. Мать мыла крашеные коричневые полы, а сестра носила воду из туалета, далеко, со второго этажа, больше негде было налить. Она была маленькой, а ведро тяжелым, но она тащила его обеими руками впереди себя, выпятив худой детский живот. Когда вода плескала ей на ботинки, мать покрикивала, и сестра очень старалась не расплескать. Став постарше, она тоже стала мыть полы, а воду носил Артем, и самое лучшее время наступало, когда они доходили до спортзала! Там было свободно, мыть легко и хорошо пахло – кожей от спортивных снарядов и человеческим потом. Спортзал они мыли в последнюю очередь, и им весело было думать, что работа уже почти закончена, сейчас они пойдут домой через полгорода, и мать, которая старалась никогда не унывать, будет им рассказывать что-нибудь интересное. Артему особенно нравилось про Илью Муромца. Как он сидел на печи тридцать три года, а потом пошел и всех победил!.. Даже Соловья-разбойника, которого там, в этом Муроме, все боялись!..

Однажды, он уже в школе учился, чужие мальчишки отняли у него мешок со «сменкой» и закинули на гараж, и это была катастрофа, конец света!.. Как добыть башмаки, никто не знал, а других не было. Остались только боты, в которых он ходил по улице, и все!..

Мать, отпросившись с очередной работы, побежала выручать «сменку», но как?! Как ее выручить?!

Они бестолково топтались возле гаражей, Артем скулил, не переставая, как побитый щенок, а мать выговаривала ему за то, что он не «умеет за себя постоять», и еще, что «вещи нужно беречь, как зеницу ока», и тут пришел какой-то дядька.

Он пришел, должно быть, за машиной, веселый, большой, в кожаной куртке с погончиками! Он увидел Артема с матерью и спросил, что случилось, а потом мигом залез на гараж и скинул оттуда мешок.

Почему-то всю обратную дорогу мать плакала крупными, горячими слезами, которые падали на ее ворсистое пальтецо, страшное от времени и постоянной носки, и оставляли черные влажные пятна. Артем утешал ее, обещал, что будет «следить за вещами и научится стоять за себя», а она все повторяла, как устала и как у нее нет больше сил.

Став постарше, Артем Гудков поклялся себе страшной клятвой, что его дети никогда-никогда не останутся без него. Он не позволит себе ни утонуть, ни уйти, оставив их справляться, как они знают.

Все это Артем попытался объяснить лучшему другу, но тот, по своему обыкновению, не слушал. Он уже все решил, сразу и навсегда, и никакие мелодраматические истории его не интересовали.

Да и вообще, что происходит-то?! Есть ребенок, нет ребенка, какая разница?! Он, Паша, не стал от этого ни лучше, ни хуже. Ленка сама во всем виновата – это ее затея, значит, пусть и справляется как хочет. Не она первая, не она последняя, таких бестолковых, которые сначала рожают, а потом думают головой, великие тысячи.

Паша тут ни при чем.

И Артем съездил ему по физиономии.

Получилось это как-то совсем уж неожиданно и комично, словно в оперетте. Звук от пощечины вышел смачный, будто мокрую тряпку шмякнули на пол, и Паша от изумления чуть не свалился со стула.

А потом указал Артему на дверь.

Артем встал и ушел. Дружба кончилась.

Он принялся с жаром спасать Настюху, смутно понимая, что в этом его собственное единственное спасение, но у него плохо получалось. И посоветоваться не с кем! Друга и почти что брата не стало.

Забрать ее от мужа он не мог. На что бы они стали жить?.. Пристроиться на работу тоже не получалось, его никуда не брали, а там, где брали, было скверно, неинтересно и совсем уж гроши платили.

– Артемочка, – говорила Настюха каждый божий день, – ну, подожди немножко!.. Он все равно со мной разведется, он уже давно собирается! Он разведется и будет алименты платить Нийке! А если я подам на развод, он, может, и откажется платить, кто его знает. Судиться придется, а у него знаешь какие везде связи! Еще отберет дочку. Он уже грозился.

И эти связи, и то, что Артем должен ждать алиментов от бывшего мужа, больше-то все равно жить не на что, было унизительно, гадко, но ничего с этим он не мог поделать.

Спасение выходило какое-то ненастоящее, искусственное, как и вся жизнь, которой Артем жил, и он ненавидел себя с каждым днем все больше и все меньше понимал, что будет дальше.

Какие-то смутные картинки рисовались ему, как в старом кино: плюнуть на этого мужа и его связи, сгрести Настюху в охапку вместе с ребенком, улететь в Магадан и там начать по-настоящему жить. Устроиться на работу в «Магаданскую правду», получить комнату в общежитии, покупать с зарплаты шоколадки и апельсины, приносить их домой – «Почему меня никто не встречает? Это папа пришел! И угощение принес, смотрите, девчонки!», – писать хорошие, умные, серьезные слова, которые всем будут необходимы, копить денежку на отпуск у моря, чувствовать себя сильным и нужным, чтоб без него уж точно никто не мог обойтись: ни его «девчонки», ни коллеги, ни начальство.

Впрочем, Артем отлично понимал, что все это глупости и никогда он ни на что не решится.

Так продолжалось довольно долго, а потом этот самый муж Настюху избил. Вернулся откуда-то пьяный, полез выяснять отношения, а она не сдержалась, дурочка, и что-то ему ответила. Он ее ударил, сильно, она упала. Он поднял ее и опять ударил. Она перепугалась до смерти. Ругаться-то они часто ругались, но все же не дрались, и как защищаться, она не знала.

Утром приехала к Артему с синяком на скуле и кровоподтеками на ребрах. У нее были трогательные ребрышки, тоненькие, как у воробья.

Артем сказал, что этого самого мужа он убьет. Просто убьет, и все, и пусть его посадят. Настюха плакала, пила горячий чай, отдыхала от пережитого, а он ее жалел, так жалел!..

Ее жалел, а себя ненавидел пуще прежнего – за то, что ничего не может, ни на что не решается, все выжидает чего-то, и вот дождался.

А потом она поехала на эту фотосъемку.

Артем знал, что никакой она не фотограф – наснимает вечно какую-то ерунду, а потом трогательно просит, чтобы он сказал «честно», хорошо или плохо.

В прошлой своей жизни он непременно бы честно сказал, что не просто плохо, а чудовищно, никуда не годится, но в этой никак не мог. Он понимал, что эта его честность ничего не изменит, лучше снимать она все равно не станет, а страданий прибавится. Ей так хотелось его одобрения, как будто голодная хлеб у него выпрашивала! Артем понимал, что это муж внушил ей, что она ни на что не годная, ни к чему не способная, необразованная. Ему, мужу, наверное, так было легче с ней управляться.

Она поехала на съемку и пробыла весь день с чертовым знаменитым писателем и Ольгой Красильченко, журналисткой, пишущей как раз про «знаменитых». Артем Ольгу от души презирал и неистово ей завидовал – у нее была репутация незыблемая, как американская конституция, а ее слово весило, как самый тяжелый из всех известных в природе металлов! Ну, может, не конституция и не металл, но ее похвала сразу переводила «знаменитость» в разряд настоящих «звезд», а ироническая или не слишком восторженная реплика, прямо скажем, низвергала с Олимпа! Она интервьюировала только самых-самых, и эти «самые-самые» считали, что побеседовать с Красильченко – большая честь. Никто и никогда не считал честью беседу с Артемом Гудковым!

Ольга рассусоливала с писателем очень долго, а потом заявила, что ей непременно нужно поговорить с ним в «домашней обстановке», и Настюхе пришлось тащиться под вечер в «домашнюю обстановку»!

Накануне она довольно горделиво рассказывала о том, что муж ее вроде бы дружен с писателем или его женой и несколько раз она прежде бывала у них в доме.

Артем слушал вполуха.

Оттуда она позвонила и страшным шепотом сказала, что здесь, в квартире у писателя, ее муж! И она теперь не знает, что ей делать. Она его боится, а он тут гостит!.. А еще сестре Наталке, которая неделю назад приехала из Одессы, нужно передать ключи от квартиры – Настюха утром забирала аппаратуру – она так горделиво именовала фотоаппарат с треногой, – а Наталка в это время куда-то смылась, вот и осталась без ключей. А Настюха задержалась у писателя и теперь боится, что Наталка не попадет в дом, ведь няня с девочкой допоздна гуляют.