Один день ясного неба
Шрифт:
– Так, парень, а теперь дай мне пять разных ароматов.
Завьер на мгновение замялся, а потом провел левой ладонью над первым кругляшом теста. Все как по команде зажмурились, увидев, как края его смуглой кисти потемнели еще больше.
– Корица, – изрек Завьер и приступил к следующей заготовке. – Кардамон, крупное семя. – И он с удовольствием заметил, как вдруг заулыбались глаза ведуньи.
А сидевшие за столом члены семьи, не в силах вымолвить ни слова, изумленно смотрели на него.
– Давай краба, Зав! – попросил Айо.
Завьер фыркнул:
– Я не могу создать вкус и аромат живых существ.
Интересно, лепешки с каким вкусом понравились бы ведунье? Имбирь, лайм, сахар…
– Да идите вы все! – вскричал Пьютер.
Жгучий
Ведунья покачала головой. В семьях иногда замечали в детях дар задолго до вердикта совета ведуний; и хотя такое случалось, всегда было удивительно наблюдать, как магия проявлялась сама собой.
– Погляди, каким светом озарено твое лицо, – заметила она.
Завьер сказал, что, если она хочет, он положит чеснок в куриную попку, что с его стороны было довольно грубо, но в то же время остроумно, потому как все знали, что люди, любившие есть куриные попки, слишком болтливы. Айо расхохотался. А ведунья шутливо шлепнула Завьера по спине.
– Какой-то женщине очень повезет стать твоей женой, – сказала она. – Кулинарный дар – большая редкость для мужчины.
Трейя выхватила из рук ведуньи сковороду и быстро пожарила круглые лепешки. Они принялись есть их еще теплыми, тихо похваливая чудесные ароматы, но не раньше, чем Айо выкрасил каждую лепешку в свой цвет, чтобы едоки точно знали, где какая. Все радовались вкуснейшим лепешкам. Пьютер водил рукой по спине сына и все повторял, что это он первый заметил его дар – да-да, а кто же еще, – и мать сидела с сияющим от гордости лицом.
Каждый думал о чем-то своем.
2
Анис спала плохо и проснулась, разбуженная треском расщепляемого дерева. Она перекатилась на середину холодного тюфяка, набитого соломой. Комната купалась во мраке, Тан-Тана не было. Она села.
– Тан-Тан!
Ответа нет. Только приглушенное сопение, мерное шуршание пилы и исполинская туша мужа в дальнем конце спальни. Она знала, что это он, лучше, чем могла бы знать себя, – после десяти лет, в течение которых она лежала на паллете и, к его удовольствию, увлажняла ему живот и ноги. Когда-то он подходил к ней, улыбаясь, и толкал в бок.
– Помассируй мне спину, Анис!
– Боги мои, Тан-Тан! Дай поспать!
А он, посмеиваясь:
– Да ты же не спишь! Ты на меня смотришь!
Она протягивала к нему руки:
– Иди поцелуй меня!
Даже в те давнишние времена он редко возвращался в ее объятья после того, как выскальзывал из ее рук. Он был очень сдержанный. Пунктуальный во всем, что бы ни делал. Ей нравилось, что он такой ответственный. С ним она чувствовала себя в полной безопасности. Но что плохого в том, чтобы хоть разок поступить безрассудно, не по плану?
– Тан-Тан!
Скрип. Хруст.
– Чем ты занят?
Она пошарила рукой в поисках масляной лампы, стоявшей возле тюфяка. Чиркнув спичкой, поднесла трепещущее пламя к фитилю, подняла зажженную лампу над головой, чтобы рассмотреть его получше.
Он стоял на коленях на полу и отдирал деревянные половицы. Анис смотрела, и кожа на ее голове напряглась. Он не собирался поднимать весь пол – ему нужна была только одна половица. Но пытаясь ее вытащить, он заодно выдирал соседние планки, отрывая от них щепки. Не отдавая себе отчета в своих действиях, она, поеживаясь от утренней прохлады, соскочила на пол, бросилась через комнату, вцепилась ему в плечи.
– Нет! Нет!
Вывернув ей руки и стиснув зубы, Тан-Тан отшвырнул Анис прочь. Она отпрянула, сделав пару шагов, и чуть не упала. Он был голый по пояс, и она ощутила его смрадное после сна дыхание. Значит, он только что встал и сразу принялся за работу. Он хоть успел пописать? В его непреклонном упрямстве было что-то пугающее. Она снова кинулась к нему, тяжело дыша, пытаясь воспрепятствовать. Уже было
поздно спасать дорогущее дерево, но она не хотела стоять в стороне и смотреть, что он творит.– Перестань, перестань!
Тан-Тан поднялся на ноги, удерживая расщепленную половицу в согнутой руке и отстраняя ее свободной рукой. Затем пошел к тяжелому окну. Она последовала за ним, ухватив изуродованную половицу. Возможно, ей удалось бы спасти хоть одну щепку, с которой она убежала бы прочь. А если бы оказала более решительный отпор, смогла его остановить.
– Не делай этого, Тан-Тан! Прошу: не надо! Пожалуйста!
Она цепко ухватила за его руку, а он поволок ее за собой. Словно муху. Наверняка кто-то услышит ее крики и подоспеет на помощь. Мас’ [2] Баки и оба его сына из дома напротив. Но даже если соседи в эту самую секунду пересекут сад и взбегут на веранду, они все равно не успеют помешать Тан-Тану вышвырнуть половицу в окно.
2
От master – господин. Местное обращение к уважаемому человеку.
Ей надо было пресечь его попытку избавиться от половицы. Иначе они оба потом будут с болью вспоминать об этом.
Серебристое свечение, шурша, искрилось вокруг ее кулаков. Она уже полностью проснулась и сосредоточилась. Ей не хватало сил, чтобы удержать его, но она могла сделать кое-что другое.
Анис Латибодар-Жозеф потянулась к мужниной шее и резко провела кончиком пальца по нежной коже.
Тан-Тан судорожно замер. Его глотка вздрогнула, точно петушиный гребешок.
Во дворе вдруг вспыхнула шаровая молния и с треском покатилась по траве, освещая пестрые садовые растения.
Тан-Тан сделал шаг вперед. Но она впрыснула заряд жидкой энергии в его тело, почувствовав, как та, пузырясь, вышла из нее прямиком в его плоть.
– Не делай этого!
Серебристый свет скользнул по его затылку вниз, озарив темную шевелюру. Его тонкий хохоток испугал обоих.
– Что с тобой такое, Тан-Тан?
Он выронил куски половицы на траву, и она собрала их, стараясь дотронуться до каждой щепочки и не обращая внимания на кусачие занозы.
Ее первая беременность случилась в холодный сезон семь лет назад. Тан-Тан тогда разбрасывал вокруг дома куски теплого воздуха, которые покачивались, словно водоросли на поверхности моря, и когда ее знобило, она укутывала в них плечи. Когда же солнце вернулось, она сильно располнела и стала раздражительной, и он массировал жене колени и брил голову, потому что ей нравилась такая стрижка, а из-за беременности волосы росли гуще и быстрее, чем обычно. Она сидела, намыленная, на веранде, а Тан-Тан устраивал целый спектакль, картинно взмахивая острым лезвием на глазах у людей, что, улыбаясь, проходили мимо и вскрикивали.
– Слишком симпотная девчонка, чтоб ей голову брить! – кричали мужчины, а Тан-Тан им в ответ советовал остановиться и поглядеть.
Тогда она и пахла по-другому. Как животное, но нельзя сказать, что запах был неприятным. Ей все время хотелось скалить зубы и поводить глазами и сдерживать раздражение на мужа. В голову лезли непотребные мысли, но они казались ей нормальными, потому что она много раз подслушивала секреты своих клиенток. У нее возникали фантазии, будто она съедает своего младенца, как это делали местные кошки, или послед. Или она представляла себе, как его роняет, теряет, стискивает пальцами его головку. В последний месяц она не позволяла мужу приближаться к своему животу, а когда он пытался, больно кусалась, и однажды после укуса из его пальца брызнула кровь. Поначалу он выражал крайнее неудовольствие и выглядел при этом как последний дурак, но спустя несколько минут она начинала извиняться, ошеломленная своим поведением, лечила укушенное место. Чего же можно было ожидать в момент родов, если она могла быть такой несдержанной? Она будет выть, стонать, потеть? Или останется тихой и лютой, какой она себя ощущала?