Один "МИГ" из тысячи

Старинный город горел. Фашисты безжалостно бомбили его. На рейде медленно тонул охваченный пламенем теплоход «Полина Осипенко», на котором пытались эвакуировать женщин и детей из Николаева и Очакова. Завидев новое судно на рейде, вражеские пикирующие бомбардировщики обрушились на него, и Масленников почувствовал себя очень худо при мысли о том, что трюмы «Райкомвода» забиты снарядами. Но зенитчики корабля, лихие, отлично натренированные артиллеристы, так ловко поставили огневую завесу, что у него немного отлегло от сердца. Один за другим зенитчики сбили два гитлеровских самолета. Тем временем капитан «Райкомвода» приказал опустить шлюпки для оказания помощи горящему теплоходу. С борта «Полины Осипенко» доносились душераздирающие детские крики. Шлюпки, рыбачьи лодки, наспех сбитые плотики сновали между тонущим судном и берегом лимана, высаживая спасенных женщин и детей на пустынную Кинсбурскую косу. Эта страшная ночь, озаренная пожарами и наполненная грохотом орудий и свистом бомб, надолго запомнилась Масленникову...

Закончив спасение пассажиров погибающего теплохода, «Райкомвод» ушел на юг, чтобы разгрузиться в одном из крымских портов. Масленников же и его спутники остались на Кинсбурской косе, наняли у хуторян пару быков и потащились по зыбучим пескам искать свой полк, затерянный где-то на Левобережье. В Геническе они нашли Жизневского с его питомцами и оттуда уже добрались в Чаплинку.

Теперь Масленников работал с утроенной энергией, стараясь наверстать утерянное время. Он опять с помощью местных советов налаживал службу наблюдения и оповещения. Стремление вынести посты наблюдения как можно ближе к переднему краю привело его в один из самых критических дней обороны на Днепре в Каховку.

На улицах города было пусто. Гитлеровцы били из-за реки прямой наводкой по чистеньким уютным домикам, окруженным густыми садами. С бестолковым гоготаньем метались стада гусей, брошенных хозяевами. Кое-где к небу поднимались столбы дыма. В безветрии пожары разгорались медленно, но тушить их было некому.

Масленникову вспомнилась песня о горящей Каховке, которую перед войной часто певали в полку, вспомнилось, как он на баяне подыгрывал голосистому Дьяченко, и горький ком шевельнулся в горле: мог ли думать он когда-нибудь, что вот и ему придется очутиться в горящей Каховке?!

У кладбища его окликнули:

— Григорий Тимофеевич, ты?..

Капитан обернулся и увидел начальника связи той самой пехотной дивизии, которая три недели подряд прикрывала Бельцы. Летчики тогда не раз выручали эту дивизию, и их принимали там, как родных. Друзья расцеловались. Потом начальник связи дивизии озабоченно спросил:

— Ты-то как сюда попал?

— Хочу ставить пост наблюдения.

— А ты знаешь, что фашисты уже на этом берегу? Постой, а где ваши самолеты? Может, еще раз выручите? Пойдем-ка, пойдем к командиру...

И в это мгновение они оба упали в пыль: где-то совсем рядом разорвались одна за другой три мины. Явственно послышался рокот пулемета. Приятели перебежали на кладбище, где помещался командный пункт штаба дивизии.

Черный от бессонницы, хмурый, с воспаленными глазами, командир дивизии сдвинул со лба каску и сердито сказал Масленникову, словно тот был виноват во всем:

— Вот здесь. — Он показал пальцем на карте, лежавшей у него на коленях. — Вот здесь сейчас тридцать пять немецких катеров высаживают десант. Их прикрывают минометы, — это вы сами чувствуете. Пусть ваши бросят сюда все, что могут.

Масленников козырнул, вскочил на мотоцикл и умчался в полк. Через десять минут в воздух поднялось все, что могло летать. К счастью, в этот день из Москвы вернулись на новых «МИГах» Покрышкин, Фигичев, Селиверстов и еще семеро летчиков. Теперь на немецкие катера можно было обрушить мощный огонь. Полк честно сделал свое дело, и гитлеровцы дорого поплатились за форсирование Днепра у Каховки. Но полностью очистить захваченный ими плацдарм уже не удалось: немцы проникли в район каховского кладбища и после неравной жестокой рукопашной схватки закрепились там.

Вечером летчики сидели в вишневом саду у хаты, где помещался штаб. Порывы упругого теплого и влажного ветра трепали в темноте податливые ветви деревьев. В иссиня-черном небе вспыхивали и гасли зеленовато-желтые зарницы. Глухо перекатывался артиллерийский гром. И, словно спугнутые этим громом, с неба срывались падающие звезды.

— Воробьиная ночь, — глухо вздохнул Селиверстов. — Не успеешь оглянуться — и осень подкатит. Грязь, слякоть. Паши ее носом в темноте. Эх!..

Кто-то вдруг возразил:

— Это что — здешняя темень. Тут дело простое, деревенское. А вот в Москве небось... В Москве-то горше!.. Она к свету привыкла. А сейчас что?.. Хоть бы ты, Покрышкин, рассказал, а то сидишь сова-совой!

Саша недовольно пошевелился: он не любил, когда над ним подтрунивали.

— Что ж, Москва — всегда Москва! Конечно, трудно там... Ночью — бомбы, стрельба. Днем — работа. А все-таки заговорил я с одной девчонкой с завода, и хоть злая она, невыспавшаяся, усталая, а как гаркнет на меня: «Что вы там с фашистами чикаетесь? Небось до самой до Москвы доплететесь? Так мы здесь им сами холку наломаем, а вам — вот!» И язык показала. Вот как!

Кто-то засмеялся. Его не поддержали. Воцарилось тягостное молчание. Саша опять заговорил, медленно, отрывисто, взвешивая по своему обыкновению каждое слово. Он недолго пробыл в Москве, но столица произвела на него неотразимое впечатление, и встреча с нею ободрила его и душевно обогатила. Делясь впечатлениями с друзьями, он ясно видел перед собой неузнаваемую и неповторимую Москву 1941 года с кремлевскими звездами, одетыми в защитные чехлы, с витринами, заложенными мешками с песком, с военными плакатами на стенах домов, с серебристыми аэростатами, дремлющими на бульварах среди тяжелых зенитных орудий, увитых зеленой листвой.

Он рассказывал товарищам о памятнике Тимирязеву, обезглавленном фашистской бомбой, о родильном доме, разрушенном гитлеровскими летчиками, о храбрых саперах, которые у него на глазах вырыли из земли и увезли неразорвавшуюся бомбу, о мальчишках, коллекционирующих потушенные ими «зажигалки». Он говорил о том, что Москва эвакуирует свои учреждения и заводы на восток и устраивает спортивные состязания, что она готовит премьеры в театрах и учится стрелять и бросать гранаты, и о многом другом.

— Москва — всегда Москва! — повторил он еще раз, и все молчаливо согласились с ним и от души позавидовали счастливцам, которым довелось побывать в столице.

Седьмого сентября полк вынужден был покинуть Чаплинку: гитлеровцы, форсировав Днепр, быстро двигались по степи, стремясь с ходу прорваться в Крым и к Донбассу. Но в тылу днепровского рубежа уже были подготовлены новые оборонительные позиции. К одной из них, под Мелитополь, и отходил с боями 55-й истребительный авиаполк.

Прикрывая наши войска, он в течение недели сменил три аэродрома. Шли жаркие воздушные бои. Капитан Жизневский, отправив из Геническа своих воспитанников морем на старой шаланде в Мариуполь, присоединился к полку, сел в штурмовик и дрался, как рядовой пилот, — самолетов по-прежнему было меньше, чем летчиков, и в воздух выпускали только самых искусных истребителей.