Один в Берлине

— Ну-ну… А что дальше? На какой фабрике она работала?

Фрау Квангель назвала адрес фабрики обмундирования.

— А дальше?

— Это все. Правда все, больше я ничего не знаю. Чистая правда, господин комиссар!

— Вам не кажется несколько странным, что невеста сына вообще не навещает свекра и свекровь, даже после смерти жениха не приходит?

— Но это из-за моего мужа! Мы никогда ни с кем особо не общались, а когда начали писать открытки, тем более.

— Опять врете! С Хефке вы начали общаться, когда уже писали открытки!

— Да, верно. Об этом я забыла. Но Отто был против, согласился только потому, что Хефке мой брат. Он вечно ругал родню, вечно ему все не так! — Она печально посмотрела на комиссара. Робко сказала: — Можно вас спросить, господин комиссар?

— Спрашивайте! — буркнул комиссар Лауб. — Кто много спрашивает, получает много ответов!

— Правда ли… — Она осеклась. — Кажется, вчера утром я видела в нижнем коридоре мою невестку… Хефке тоже арестованы, да?

— Опять врете! — Резкий удар. И еще один. — Госпожа Хефке совсем в другом месте. Не могли вы ее видеть. Это вам кто-то наболтал. Кто?

Но фрау Квангель покачала головой.

— Нет, никто мне не наболтал. Я видела невестку издалека. Даже не уверена, что это была она. — Она вздохнула. — Значит, Хефке тоже в тюрьме, а ведь они ничего не делали и ни о чем не знали. Несчастные люди!

— Несчастные люди! — передразнил комиссар Лауб. — Ничего не знали! Все вы так твердите! Но все вы — преступники, и не будь я комиссар Лауб, если не вытяну из вас все кишки, пока не узнаю правду! Кто ваша соседка по камере?

— Я не знаю, как фамилия этой женщины. Называю ее просто Берта.

— И давно эта Берта делит с вами камеру?

— Со вчерашнего вечера.

— Стало быть, это она наболтала вам про Хефке. Признайтесь, госпожа Квангель, иначе я прикажу доставить ее сюда и буду бить при вас, пока она сама не признается.

Анна Квангель опять покачала головой:

— Скажу ли я «да» или «нет», господин комиссар, вы все равно притащите Берту сюда и изобьете. Я видела госпожу Хефке в нижнем коридоре, больше мне сказать нечего…

Комиссар Лауб стремительно отвернулся и громко пукнул прямо в лицо Анне Квангель. Потом опять повернулся и с ухмылкой уставился на нее.

— Нюхните, у меня много таких в запасе, начнете юлить — повторю! — Внезапно он переходит на крик: — Дерьмо вы все! Дерьмо! Сволочи! И я не успокоюсь, пока всех вас, гадов, не урою! Всех! Всех! Дежурный, Берту Купке сюда!

Некоторое время он запугивал и бил обеих женщин, хотя Берта Купке сразу призналась, что рассказала Анне Квангель про госпожу Хефке. Раньше она сидела в одной камере с госпожой Хефке. Но комиссару Лаубу этого было мало. Он хотел в точности знать каждое сказанное ими слово, а они ведь всего-навсего, по женскому обыкновению, поделились друг с дружкой своими бедами. Комиссар же всюду чуял заговоры и государственную измену и не переставал бить и задавать вопросы.

В конце концов рыдающую Купке снова отволокли в подвал, и Анна Квангель снова осталась единственной жертвой комиссара Лауба. Она так устала, что слышала его голос как бы из дальней дали, его фигура расплывалась у нее перед глазами, а удары уже не причиняли боли.

— Так что же случилось? Почему так называемая невеста сына перестала к вам заходить?

— Да ничего не случилось. Мой муж не хотел никаких гостей.

— Вы же признали, что он согласился на визиты Хефке.

— Хефке были исключением, потому что Ульрих мой брат.

— А почему Трудель больше не заходила?

— Потому что мой муж не хотел.

— И когда он ей об этом сообщил?

— Да не знаю я! Господин комиссар, я больше не могу. Дайте передохнуть полчасика. Ну хоть пятнадцать минут!

— Только когда признаетесь. Когда ваш муж запретил девице приходить?

— Как только погиб сын.

— Ну вот! И где это было?

— У нас в квартире.

— Чем же он это объяснил?

— Просто сказал, что впредь не хочет общаться. Господин комиссар, я правда больше не могу. Десять минут!

— Ладно. Через десять минут сделаем перерыв. Так чем ваш муж объяснил, что Трудель больше не должна приходить?

— Он больше не хотел общаться. Мы ведь уже задумали писать открытки.

— Значит, он сказал, чтобы она больше не приходила, так как он планирует писать открытки?

— Нет, об этом он ни с кем не говорил.

— Так какую причину он назвал ей?

— Сказал, что не хочет общаться. Ох, господин комиссар!

— Назовите мне подлинную причину, и я сразу же на сегодня закончу!

— Но это и есть подлинная причина!

— Как бы не так! Я ведь вижу, вы врете. Не скажете правду, буду вас допрашивать еще десять часов. Так что он сказал? Повторите мне слова, которые он сказал Трудель Бауман.

— Я не помню. Он ужасно рассердился.

— Почему рассердился?

— Потому что я оставила Трудель Бауман ночевать.

— Но ведь он только потом запретил ей приходить или сразу отправил ее домой?

— Нет, только утром.

— И утром запретил ей приходить?

— Да.

— Почему же он рассердился?

Анна Квангель сделала над собой усилие.

— Я вам скажу, господин комиссар. От этого уже никому вреда не будет. Той ночью я спрятала у себя старую еврейку, Розентальшу, которая потом выбросилась из окна. Вот поэтому он и рассердился, поэтому и Трудель заодно вон вышвырнул.

— А почему эта Розенталь пряталась у вас?

— Она боялась оставаться одна в квартире. Она жила над нами. Мужа ее забрали. И она боялась. Господин комиссар, вы обещали…

— Сейчас. Сейчас закончим. Стало быть, Трудель знала, что вы прятали у себя еврейку?

— Но ведь это было не запрещено.

— Еще как запрещено! Порядочный ариец не прячет у себя жидовских свиней, а порядочная девушка идет в полицию и сообщает об этом. Что Трудель сказала насчет того, что у вас в квартире жидовка?

— Господин комиссар, больше я ничего не скажу. Вы каждое мое слово переворачиваете. Трудель никаких преступлений не совершала, она вообще ни о чем не знала.

— Но ведь она знала, что у вас ночевала жидовка!