Один в Берлине
Шрифт:
Анна Квангель в потемках лежит на кровати, а муж ее в эту ночную пору, как всегда, в цеху, внимательно следит за рабочим процессом. В технический отдел по поводу рационализации производства его так и не вызвали, там тоже считают его полным идиотом. Что ж, тем лучше!
Анна Квангель, лежа в постели без сна, снова и снова поражается, до чего муж холодный и бессердечный. Как он воспринял смерть Оттика, как выпроваживал из квартиры бедняжку Трудель и Розентальшу — холодно, бессердечно, думая только о себе. Никогда больше она не сможет относиться к нему как раньше, когда думала, что он хоть немножко любит ее. Теперь-то она поняла. Он просто обиделся на ненароком сорвавшееся с языка «ты и твой фюрер», просто обиделся. Теперь она нескоро опять его
Отставной советник апелляционного суда Фромм еще бодрствует, как всегда по ночам. Мелким угловатым почерком пишет письмо, обращение гласит: «Глубокоуважаемый господин имперский прокурор…»
Под настольной лампой его ждет открытый Плутарх.
Глава 13
Победный танец в «Элизиуме»
В этот пятничный вечер танцзал «Элизиума», большого дансинга на севере Берлина, являл собою зрелище, которое не могло не радовать глаз любого нормального немца: мундиры, сплошь мундиры. И не столько вермахт, чей серый или зеленый служили насыщенным фоном этой красочной картине, в куда большей степени яркость обеспечивали мундиры партии и ее подразделений — коричневые, светло-коричневые, золотисто-коричневые, темно-коричневые и черные. Рядом с коричневыми рубашками штурмовиков виднелись гораздо более светлые рубашки гитлерюгенда, присутствовали здесь и Организация Тодта [12] и Имперская служба труда [13] , попадались и почти желтые мундиры вермахтовских зондерфюреров, которых прозвали золотыми фазанами, а также политических руководителей и сотрудников Гражданской обороны. И принарядились таким манером не только мужчины, многие молодые девушки тоже носили форму; Союз немецких девушек, Служба труда, Организация Тодта — все они, казалось, направили сюда своих фюрерш, унтер-фюрерш и рядовых членов.
12
Организация Тодта — полувоенная правительственная организация в нацистской Германии, занимавшаяся строительством дорог.
13
Имперская служба труда — организация, следившая за исполнением обязательной трудовой повинности всеми трудоспособными и совершеннолетними гражданами нацистской Германии.
Немногочисленные штатские совершенно терялись в этой пестрой толчее, такие жалкие среди этих мундиров, ничего не значащие, как ничего не значил для партии штатский народ на улицах и на фабриках. Партия была всем, народ — ничем.
Потому-то девушка и трое молодых парней, сидевшие за столиком на краю зала, не привлекали особого внимания. Все четверо штатские, даже без партийных значков.
Двое — девушка и один из парней — пришли первыми; затем появился второй парень, попросил разрешения сесть за столик, а еще немного погодя — третий, с такой же просьбой. Парочка сделала еще и попытку потанцевать, несмотря на сутолоку. Двое других парней тем временем завели разговор, к которому присоединилась и вернувшаяся пара, разгоряченная и помятая в толчее.
Один из парней, лет тридцати, с высоким лбом и уже заметными залысинами, откинулся на спинку стула и некоторое время молча присматривался к толкотне на танцполе и к соседним столикам. После чего, не глядя на остальных, сказал:
— Неудачное место для встречи. Наш столик чуть ли не единственный, где одни штатские. Мы бросаемся в глаза.
Кавалер девушки, улыбаясь, сказал своей даме, однако слова его предназначались парню с залысинами:
— Напротив, Григоляйт, на нас вовсе не обращают внимания, в упор не видят. Эта публика думает только о том, что так называемая победа над Францией — повод танцевать две
недели подряд.— Никаких имен! Ни в коем случае! — резко бросил парень с залысинами.
На мгновение все замолчали. Девушка что-то чертила пальцем на столе, глаз она не поднимала, хотя чувствовала, что все смотрят на нее.
— Так или иначе, Трудель, — сказал третий парень, с лицом невинного младенца, — сейчас самое время послушать тебя. Что случилось? За соседними столиками почти никого, все танцуют. Выкладывай!
Молчание остальных парней могло означать только согласие. И Трудель Бауман, запинаясь, не поднимая глаз, сказала:
— Кажется… я совершила ошибку. Во всяком случае, не сдержала слово. На мой взгляд, это, пожалуй, не ошибка…
— Прекрати! — презрительно воскликнул парень с залысинами. — Так и будешь ходить вокруг да около? Хватит попусту болтать, говори прямо, в чем дело!
Девушка подняла голову. Медленно обвела взглядом парней, которые, как ей казалось, смотрели на нее беспощадно и холодно. В глазах у нее стояли слезы. Она хотела заговорить, но не могла. Поискала платок…
Высоколобый откинулся на спинку стула. Тихонько протяжно присвистнул.
— Хватит болтать? Да она уже проболталась! Гляньте на нее!
— Не может быть! — поспешно возразил девушкин кавалер. — Трудель не такая. Скажи им, что ты не проболталась, Трудель! — Он ободряюще пожал ее руку.
Парень с лицом младенца выжидательно, почти бесстрастно устремил на Трудель свои круглые голубые глаза. Долговязый с залысинами пренебрежительно усмехнулся. Затушил сигарету в пепельнице и иронически произнес:
— Ну-с, барышня?
Трудель собралась с духом и храбро прошептала:
— Он прав. Я проболталась. Свекор пришел с известием, что мой Отто погиб. И я совершенно потеряла голову. Сказала ему, что работаю в коммунистической ячейке.
— Имена называла? — Кто бы мог подумать, что безобидный Младенец способен спрашивать так жестко.
— Нет, конечно. Я вообще ничего больше не говорила. А мой свекор — старый рабочий, он никому словечка не скажет.
— Погоди ты про свекра, пока что речь о тебе! Имен ты, значит, не называла…
— Ты должен мне верить, Григоляйт! Я не вру. Я же сама честно призналась.
— Вы опять назвали имя!
— Неужели вам непонятно, — сказал Младенец, — что совершенно не важно, называла она имена или нет? Она сказала, что работает в ячейке, проболталась один раз, а стало быть, проболтается снова. Если известные господа возьмут ее в оборот да помучают немножко, она все им выложит, а в таком случае совершенно безразлично, сколько она выболтала до тех пор.
— Им я никогда ничего не скажу, умру, но не скажу! — воскликнула Трудель, щеки у нее вспыхнули.
— Хм, умереть — дело нехитрое, госпожа Бауман, — сказал тот, что с залысинами, — только вот перед смертью иной раз случаются весьма неприятные вещи!
— А вы жестоки, — сказала девушка. — Я совершила ошибку, но…
— Согласен, — сказал парень, сидевший рядом с ней на диване, — надо присмотреться к вашему свекру, и если он человек надежный…
— При нынешней власти о надежности говорить не приходится, — ввернул Григоляйт.
— Трудель, — ласково улыбнулся Младенец, — Трудель, ты ведь сказала, что имен не называла?
— Так и было!
— И добавила: умру, но не скажу! Верно?
— Да! Да! Да! — с жаром воскликнула она.
— Ну что ж, Трудель, — Младенец обаятельно улыбнулся, — как насчет умереть сегодня вечером, пока ты все не раззвонила? Это обеспечило бы определенную безопасность и избавило нас от уймы работы…
За столиком повисла мертвая тишина. Девушка побелела как мел. Ее кавалер пробормотал «нет», быстро положил свою руку поверх ее и тотчас же отдернул.
Тем временем танцоры вернулись за столики, и продолжать разговор стало невозможно.
Парень с залысинами опять закурил; заметив, что рука у него дрожит, Младенец слегка усмехнулся. А потом сказал темноволосому, сидевшему подле бледной, безмолвной девушки: