Один в Берлине
Шрифт:
— Вы сказали «нет». Но почему, в самом-то деле? Ведь решение вполне приемлемое, и предложила его, как я понимаю, сама ваша соседка.
— Решение неприемлемое, — медленно проговорил темноволосый. — Смертей и без того слишком много. Мы тут не затем, чтобы умножать их количество.
— Надеюсь, вы вспомните эту фразу, — сказал тот, что с залысинами, — когда Народный трибунал [14] приговорит вас, меня и ее…
— Тише! — сказал Младенец. — Идите потанцуйте немного. Танец вроде бы симпатичный. Заодно поговорите, и мы тут тоже
14
Народный трибунал — судебный орган, учрежденный в Германии в рамках Министерства юстиции на основании закона от 18 апреля 1938 г. в качестве чрезвычайного суда, занимался делами о государственной измене, шпионаже и политических преступлениях, совершенных германскими гражданами.
Темноволосый молодой человек нехотя встал, легонько поклонился своей даме. Она нехотя положила руку ему на плечо, и оба, бледные, влились в поток, направлявшийся к танцполу. Танцевали они серьезно, молча, ему казалось, он танцует с покойницей. Даже страшно стало. Мундиры вокруг, повязки со свастикой, на стенах кроваво-красные знамена с ненавистным знаком, украшенный зеленью портрет фюрера, ритмичные звуки свинга.
— Ты этого не сделаешь, Трудель, — сказал он. — Безумие — требовать такого. Обещай мне…
В немыслимой толкотне они почти не двигались с места. Наверно, оттого, что их постоянно задевали другие пары, наверно, по этой причине она молчала.
— Трудель! Обещай! Ты ведь можешь перейти на другую фабрику, работать там, подальше от них. Обещай мне…
Он пытался перехватить ее взгляд, но она упорно смотрела поверх его плеча.
— Ты лучшая из всех нас, — неожиданно сказал он. — Ты — человечность, а он — всего лишь догма. Ты должна жить, не уступай ему!
Девушка тряхнула головой, то ли в знак согласия, то ли нет.
— Давай вернемся, — сказала она. — Я больше не хочу танцевать.
— Трудель, — поспешно сказал Карл Хергезeль, когда они выбрались из толпы танцующих, — твой Отто погиб только вчера, только вчера ты получила известие. Слишком рано пока. Но ты ведь и так знаешь, я всегда любил тебя. Никогда не ждал от тебя ничего, а теперь вот ожидаю, что ты по крайней мере будешь жить. Не ради меня, нет, просто будешь жить!
Она опять молча тряхнула головой, и опять было неясно, как она относится к его любви, к его желанию видеть ее живой. Меж тем они подошли к своему столику.
— Ну? — спросил Григоляйт, тот, что с залысинами. — Как потанцевали? Тесновато, верно?
Девушка садиться не стала.
— Пойду я, — сказала она. — Ну, бывайте здоровы. С удовольствием бы с вами работала…
Она отвернулась, пошла к выходу.
Однако толстый, безобидный Младенец первым догнал ее, схватил за запястье:
— Минуточку! — Голос звучал вежливо, но во взгляде читалась угроза.
Они вернулись к столику. Снова сели.
— Я правильно понимаю, Трудель, что означало твое прощание? — спросил Младенец.
— Да, совершенно правильно, — сказала девушка, твердо глядя на него.
— В таком случае, с твоего разрешения, я до конца вечера останусь с тобой.
В ужасе она сделала протестующий жест.
— Я не навязываюсь, — очень
вежливо произнес он, — но пойми, при выполнении такого решения могут опять-таки возникнуть просчеты. — И угрожающе прошептал: — Мне вовсе ни к чему, чтобы какой-нибудь болван снова выудил тебя из воды или чтобы ты, неудачно отравившись, завтра очутилась в больнице. Я хочу видеть все своими глазами.— Правильно! — кивнул парень с залысинами. — Согласен. Тут только одна опасность…
— А я, — задумчиво сказал темноволосый, — сегодня, и завтра, и каждый день буду рядом с нею. И сделаю все, чтобы не допустить осуществления вашего замысла. Помощь приведу, если понадобится, даже полицию!
Парень с залысинами опять присвистнул, протяжно, тихо и злобно.
— Ага, стало быть, у нас второй болтун объявился, — сказал Младенец. — Влюблен, да? Так я и думал. Идем, Григоляйт, ячейка распалась. Нет ее больше. И это, по-вашему, дисциплина? Бабы вы, а не мужики!
— Нет-нет! — воскликнула девушка. — Не слушайте его! Он правда меня любит. Но я его не люблю. Сегодня вечером я пойду с вами…
— Отнюдь! — бросил Младенец, на сей раз действительно со злостью. — Неужели не видишь, что ничего уже не поделаешь, ведь он… — Он кивнул на темноволосого, потом решительно добавил: — Ладно! Все кончено! Пошли, Григоляйт!
Парень с залысинами уже встал. Оба направились к выходу. Как вдруг кто-то взял Младенца за плечо. И тот увидел перед собой гладкую, немного одутловатую физиономию человека в коричневом мундире.
— Минуточку! Вы только что упомянули про распавшуюся ячейку! Мне весьма любопытно…
Рывком высвободив руку, Младенец очень громко сказал:
— Оставьте меня в покое! Если вам любопытно, о чем мы говорили, спросите вон у той молодой дамы! Только вчера у нее погиб жених, а сегодня уже новый на крючке! Пропади они пропадом, эти бабы!
Он старался протиснуться к выходу, до которого Григоляйт уже добрался. И теперь тоже вышел на улицу. Секунду толстяк в коричневом мундире смотрел ему вслед. Потом повернулся к столику, где по-прежнему сидели темноволосый и девушка, без кровинки в лице. Это его успокоило: пожалуй, я все-таки не ошибся, позволив ему уйти. Он меня переиграл. Однако…
— Позвольте на минуточку присесть подле вас и задать несколько вопросов? — вежливо сказал он.
— Я могу только повторить все, что уже сказал тот господин, — ответила Трудель Бауман. — Вчера я получила известие о гибели моего жениха, а сегодня вот он сделал мне предложение.
Голос ее звучал твердо и решительно. Теперь, когда опасность сидела за столом, страх и тревога улетучились.
— Вы не назовете мне имя вашего погибшего жениха? И часть, где он служил?
Она назвала.
— А ваше имя? Адрес? Место работы? Возможно, у вас есть при себе какой-нибудь документ? Спасибо. Теперь вы, сударь.
— Я работаю на том же предприятии. Зовут меня Карл Хергезель. Вот моя трудовая книжка.
— А те двое?
— Мы их совсем не знаем. Они подсели за наш столик и неожиданно вмешались в нашу ссору.
— Из-за чего вы повздорили?
— Я ему отказала.
— Почему же ваш отказ так его возмутил?
— Откуда я знаю? Может, он не поверил моим словам. Вдобавок рассердился, что я не пошла с ним танцевать.