Одиннадцать случаев…(Повесть)

— Доктор Краус! — представился толстячок. На нем был нарядный голубоватый костюм, а розовое лицо в неоновом свете казалось сиреневым.

Давлеканов вдруг словно под воду ушел. Еще в Москве они отказались от переводчика. И Давлеканов и Костров с легкостью читали немецкую литературу, но ведь надо было говорить!

Тяжеловесно, без выражения, как глухой, Костров произнес приветствие. Немцы тараторили. Давлеканов тихо вставил несколько слов, потом целую фразу и с удивлением услышал самого себя, говорившего по-немецки.

Только один вечер был у Давлеканова и Кострова для осмотра Берлина. Вернее, уже наступившая ночь. Завтра утром им предстояло посетить научно-исследовательский институт на окраине Берлина, а потом — дорога в Лейпциг, где их ждали встречи с немецкими учеными.

Давлеканов и Костров шли мимо неподвижных кранов. Днем, наверное, строительство оживляло улицу. А сейчас краны спали, улица была пустынна, прибрана. Даже закопченные дома казались чистыми. Давлеканов и Костров свернули с широкой улицы и увидели странную стену — беловатой ломаной линией проходил по ней след бывшей здесь когда-то лестницы. А на другой стене висела отопительная батарея, словно стену вывернули внутренней стороной наружу. Давлеканов удивился — столько лет уже прошло после войны, а следы ее до сих пор остались в Берлине. Видел он и длинные заборы вместо домов, а за ними — груды битого кирпича.

Конечно, Давлеканов и Костров пошли к Бранденбургским воротам. В бледном неоновом свете они словно дымились. Они как бы не были связаны с жизнью и казались мрачным миражем. Справа темной громадой горбился рейхстаг.

Когда на светло-серой небольшой машине они ехали в Лейпциг, доктор Краус заговорил о том, что в Лейпциге сейчас ярмарка, очень много народу… Есть две возможности устроиться с жильем: в гостинице на окраине города, очень далеко от центра, или в самом городе, в бывшем профессорском особнячке, в трех кварталах от квартиры Крауса. Правда, в особнячке нет горячей воды, зато очень хорошее обслуживание. Профессор покинул свой особняк во время войны, а две его служанки остались. Теперь там комнаты для приезжих, и на ближайшие несколько дней дом свободен. Что же предпочтут доктор Кострофф и доктор Давле-ка-нофф?

Костров и Давлеканов сошлись на особняке.

До Лейпцига добрались только к вечеру. Ехали в неоновых сумерках по скучным ровным улицам, мимо скучных ровных домов. Потом свернули в переулок, вниз, вниз, вниз… Приехали.

Особнячок заманчиво выглядывал из зелени. Тщательно отполированная темного дерева дверь приветливо поблескивала.

Поднялись по каменным ступенькам на крыльцо. Краус позвонил. Им открыла высокая крупнокостная женщина. За ней стояла другая.

— Добрый вечер, фрау Берта, добрый вечер, фрау Грета, принимайте гостей! Доктор Кострофф! Доктор Дав-леканофф! Я уверен, что им будет у вас хорошо и уютно. Дорогие друзья, вы в хороших руках. Я со спокойной совестью покидаю вас. Завтра утром, к вашему завтраку, я буду здесь. — Он помахал им перчаткой, сел в машину и уехал.

Пожилые женщины, все время улыбаясь, присели и пригласили гостей войти. Солнечно блеснул желтый паркет в холле, Давлеканов и Костров вступили в обжитой уют старого ухоженного дома, пахнущего деревом и воском.

Давлеканов с любопытством рассматривал фрау Берту и фрау Грету. У обеих разбитые, раздавленные работой, с шишками на суставах руки и ноги, жилистые, худые шеи. У фрау Берты особенно странно было видеть аккуратные парикмахерские фестоны над измученным, с глубокими морщинами лицом. Она охотно смеялась басовитым смехом, при этом двигались и хлопали ее плохо пригнанные зубы. Фрау Грета была тоже немолода, но как-то миловиднее. Ее украшали пышные темные волосы по обе стороны привядших щек. Голубые глазки глядели наивно. Обе женщины были в белых куртках с поясом, с рукавами до локтей.

«Сестры-кармелитки», — прозвал их про себя Давлеканов.

Лучшие комнаты помещались на разных этажах. Кострова больше привлекала просторная, немного мрачная комната внизу — бывший кабинет профессора. А Давлеканов охотно согласился на второй этаж — больше света. Фрау Грета пошла устраивать Кострова, а фрау Берта схватила чемодан Давлеканова.

— О, зачем же, я сам… — протестовал он, но Берта уже скакала с чемоданом по ступенькам, скрипучей деревянной лестницы, натертой до масляного блеска, видимо, ее же руками. На кого она похожа? На отощавшую одинокую кошку, которой приятно помурлыкать и потереться о человека.

Сперва обе немки показались ему слишком угодливыми — уж очень они много и охотно улыбались! Но когда после ужина фрау Берта поставила в ванной комнате кувшин горячей воды и, задернув занавеску, пригласила Давлеканова помыться, когда она взбила профессорские подушки и, застелив постель белой, хрустящей простыней, стала у двери и так тепло и радостно пожелала ему доброй ночи, он как-то дрогнул. «Она смотрит на меня по-матерински, — подумал он, — и все делает с достоинством и уверенностью, что приготовить ванну и застелить постель — это именно то, что сейчас важнее всего». Он думал о «сестрах-кармелитках» и смотрел на зеленую, покрытую глазурью печку в углу. Ее блестящие выпуклые украшения напоминали парикмахерскую прическу Берты. «Тоже уютная особа, — подумал он о печке. — Тоже основательная и прямоугольная. И завитая».

На другое утро Давлеканов и Костров пили чай в большой столовой со светлыми стенами и прямоугольными колоннами. Тут был рояль, а по колоннам из корзин, стоящих на полу, взбирались тонкие растения. Давлеканов и Костров заканчивали завтрак, когда в дверях появился доктор Краус. Он был полон торжественного и радостного ожидания того, что сейчас произойдет. А произойдет вот что — он подарит, он вручит… В одной руке Краус держал пестрый веер различных проспектов и приглашений, в другой — две коричневые блестящие тетрадки в пластмассовых, под крокодил, переплетах. Краус протянул их Давлеканову и Кострову с таким видом, словно дарил что-то драгоценное, и не просто драгоценное, а еще сенсационное!

— Вот! Познакомьтесь! Это программа вашего пребывания здесь! А это — вы сами увидите! — Он отдал им проспекты, словно самые занимательные сюрпризы. — Здесь все о Лейпцигской ярмарке!

Давлеканов прочел программу. Она начиналась с завтрашнего для. Первым было назначено общее совещание с представителями химических предприятий Лейпцига.

Дальше шла встреча с рабочими и инженерами того завода, где намечалась переработка советских материалов.

Потом посещения институтов на предмет взаимных консультаций. На это отводилось несколько дней.

Программа была составлена дельно, плотно и в то же время давала возможность побродить по городу. Сегодня они были почти свободны. Краус собирался только повести их в один из выставочных павильонов, чтобы показать интересные пластмассовые покрытия. Там же он хотел познакомить гостей с некоторыми немецкими специалистами.

Он говорил обо всем, захлебываясь от удовольствия, вытягивал губы в трубочку и часто-часто дышал. Правой рукой он все время дергал себя сзади за разрез на пиджаке. Он так растрепал его, что уголок разреза торчал, как перышко.

— Помесь чайника с воробьем, — пробурчал Давлеканов.

А Краус в своих остроносых туфлях все время покачивался на широко расставленных коротких ножках, уже совершенно как воробей.

Давлеканова стало раздражать это мельканье. Он вытянул шею и в упор посмотрел Краусу на ноги.

— Вас удивляет, что я все время пружиню ногами? — спросил Краус, сияя еще больше оттого, что может одарить гостя также и полезным советом. — Ведь это очень здорово. Это предохраняет от плоскостопия. Это прекрасно. Советую всем. Вы никогда не будете страдать плоскостопием!