Одиночество Калли и Кайдена

– На что ты там пялишься? – Отец так громко хлопнул входной дверью, что семейный портрет, висевший над камином, грохнулся на пол.

– Ни на что, сэр. – Я отвернулся от окна, сел на диван и уставился на портрет.

Отец подошел ко мне. Его зрачки поглотили радужную оболочку, и я почувствовал запах перегара у него изо рта. Он был больше меня, сильнее, и у него на лице было такое выражение, что я понял: сейчас он воспользуется этим преимуществом и я ничего не смогу с этим сделать.

Я знал урок. Убежать наверх и спрятаться, чтобы дать ему время остыть. Но я не мог сдвинуться с места. Все думал и думал о своих братьях, которые уехали и бросили меня здесь, будто старую футболку. Раньше мы терпели это вместе, теперь остался один я. Я заплакал, как маленький глупый мальчик, хотя сам знал, что это разозлит отца еще больше.

– Ты плачешь? Что такое с тобой случилось?

Он больше не медлил – занес кулак и сильно ударил меня в плечо.

Боль охватила шею и руку, высосала из меня весь кислород, и я сполз на пол, моргая, чтобы избавиться от черных пятен перед глазами.

– Вставай! – Он пнул меня в бок, но я не мог подняться.

Ноги не слушались, и с каждым ударом ботинка что-то умирало у меня внутри. Я даже не поджал колени к животу, чтобы защититься. Позволил боли овладеть мной, чтобы она довела меня до полного онемения и осталась позади.

– Ты ничтожество! Твои братья хотя бы отбивались. А ты что такое? Пустышка! И в этом твоя ошибка!

Очередной удар, на этот раз в живот, и боль стреляет мне в голову.

– Вставай! Вставай. Поднимайся…

Ботинок ударяет в живот, а в голосе проскальзывает мольба, как будто это я сам во всем виноват и он просит, чтобы я перестал делать глупости. Может быть, это и была моя ошибка. И все, что мне нужно было сделать, это встать на ноги. Но даже такую простую вещь я не смог понять правильно.

Никогда еще он так меня не избивал, будто вымещал на мне всю свою злобу и разочарование в моих братьях. Мама не пускала меня в школу две недели, пока я поправлялся. Она говорила всем – учителям, друзьям, родственникам, соседям, – что у меня стрептококковая ангина и я страшно заразный.

Почти все время я лежал в постели и чувствовал, как мое тело выздоравливает, но мой разум и воля к жизни умерли. Я знал, что мне никогда не станет лучше, что со мной все кончено.

Я моргаю, чтобы отделаться от этих мыслей, а сам сижу на полу и задираю рубашку. Я поклялся, что после переезда в колледж брошу эту мерзкую привычку. Но, похоже, она завладела мной сильнее, чем я думал.

* * *

На следующий день во время лекции по биологии я стараюсь держаться как можно спокойнее, несмотря на боль в животе, а сам все время оглядываюсь на Калли. Она, похоже, совершенно не замечает, что я превращаюсь в сталкера.

Профессор Фремонт не торопясь завершает лекцию. Когда я выхожу в коридор, там уже полно народу. Застреваю в дверном проеме и пытаюсь определиться: хочу я прогулять следующую лекцию или нет. И тут кто-то налетает на меня сзади.

– О боже, извини! – говорит Калли и отшатывается, будто от бандита. – Сама не заметила, куда иду.

– Незачем извиняться. Со мной все в полном порядке, хотя ты и натолкнулась на меня. – Я вспыхиваю улыбкой и отодвигаюсь, чтобы освободить проход.

Как только поворачиваю торс, в мышцах возникает жгучая боль.

– Извини, – повторяет Калли, закрывает глаза и сокрушенно качает головой, недовольная сама собой. – У меня дурная привычка все время извиняться.

– Ничего страшного, но, может, тебе попытаться от нее избавиться? – предлагаю я, упираясь рукой в косяк двери.

Каштановые волосы Калли убраны наверх, но тонкие прядки свешиваются вокруг лица. На ней джинсы, фиолетовая футболка без рисунка, макияж очень скромный. Груди не выпирают из выреза, а джинсы не врезаются в кожу, подчеркивая каждый изгиб тела, как у Дейзи. Вроде бы глазу зацепиться не за что, а между тем я смотрю на нее и не могу оторваться.

– Я пытаюсь, но это трудно. – Она опускает взгляд на коричневый коврик, такая скромная и невинная. Кажется, ее нужно обнять тысячу раз, чтобы стереть печаль, которую она несет на своих плечах, как тяжкую ношу. – С привычками нелегко расставаться.

– Могу я тебя куда-нибудь пригласить? – спрашиваю я, не думая, что делаю и какие могут быть последствия. – Я действительно хочу отблагодарить тебя за то, что ты, ну, сама знаешь. За то, что ты сделала.

Ее веки вспархивают, и у меня слегка учащается сердцебиение. Такого еще не случалось, даже на миг закружилась голова.

– Я должна встретиться с Сетом буквально через несколько минут, но, может быть, в другой раз, – уклончиво отвечает Калли и начинает удаляться от меня по коридору, забросив сумку на плечо.

– Знаешь, Сет – интересная личность. – Я иду за ней по пятам. – Он со мной в одной группе на английском, все время поднимает руку и каждый раз дает неверный ответ.

– Он делает это специально. – Губы Калли трогает слабая улыбка.

– Зачем? – Я нажимаю рукой на стекло и открываю перед ней дверь.

– Потому что это есть в списке. – Выходя на улицу, Калли прикрывает глаза от солнца.

– В каком списке? – Я задерживаюсь на пороге и вскидываю бровь.

– Да так, ни в каком. – Она небрежно машет рукой. – Слушай, мне надо идти.

Девушка ускоряет шаг, тонкие ножки двигаются быстро, голова вжата в плечи, как будто она делает все возможное, чтобы не выдавать своего присутствия в мире. Я остаюсь во дворе один.

Калли

Моя комната находится в корпусе «Макинтайр». Это самое высокое здание из всех общежитий. Провожу пластиковой карточкой по замку, чтобы попасть внутрь, а потом набираю код и захожу в комнату. При взгляде из окна люди кажутся крошечными, будто я птица, которая смотрит на них с небесной высоты.

Вытаскиваю из-под подушки дневник, вооружаюсь ручкой. Я начала вести записи в тринадцать лет, просто хотела выкладывать на бумагу свои мысли, не планируя, что это превратится в привычку на всю жизнь. Но я чувствую себя намного лучше, когда пишу, как будто в этот момент мозг освобождается и говорит все, что ему хочется.

Края обложки истрепались, некоторые страницы отрываются от пружины. Я сажусь на кровать, скрестив ноги, и приставляю кончик ручки к чистому листу.

Удивительно, но вещи, которые ты помнишь вечно, – это то, что ты хочешь забыть, а то, что отчаянно стремишься удержать в памяти, ускользает, как песок, несомый ветром.

Помню тот день во всех подробностях, словно образы выжжены в моем мозгу каленым железом. Но мне бы хотелось, чтобы они развеялись по ветру.

Стук в дверь. Вздыхаю, прячу тетрадь обратно под подушку и открываю. Вкатывается Сет с двумя стаканами ледяного латте в руках и протягивает один мне.

– По твоему голосу я понял: ты найдешь ему применение. – Он скидывает куртку, вешает ее на спинку стула и плюхается на кровать. – Ну, давай выкладывай.

– Я не знаю, почему он разговаривает со мной, приглашает пойти куда-нибудь. – Хожу взад-вперед вдоль кровати и тяну кофе через соломинку. На противоположной стене висят карандашные рисунки и плакат группы «Райз эгейнст», а на постели валяется грязная одежда. – Он со мной раньше никогда не разговаривал.