Одиночество вещей

Вряд ли тряпично-матерная бабушка имела в виду созревшие вишни. Иначе почему сама не собрала? Ненависть её была шире вишен, летела сквозь мир, как смертоносная радиация. А между тем мир вокруг был чист, светел и, казалось бы, должен укорачивать ненависть. Но не укорачивал. В этом заключилось великое таинство ненависти, столь же непознаваемое, как таинство жизни.

Не одни сорняки буйствовали возле чёрной косой-хижины тряпичной бабушки. На тщательно оформленной клумбочке одиноко произрастал высоченный, как подсолнух по осени, огненно-красный георгин, похожий на пылающую жаровню. Трепещущая голова-жаровня была гневно повёрнута в сторону Леона. Где-то, помнится, Леон вычитал, что всего один у сатаны и расположен мифический этот глаз на заднице. Теперь Леон знал, что у сатаны два глаза. И второй глаз — георгин.

Рядом с бабушкой появился нестарый ещё мужчина в майке, вполне пристойных брюках и, что самое удивительное, в подтяжках. Был он лысоват, кругл лицом, ясноглаз и совсем не походил на измождённых местных жителей. Скорее, на какого-нибудь проводящего отпуск в экзотических Зайцах доцента, начальника цеха крупного завода, а то и капитана дальнего плавания.

Леон ожидал, что почтенный интеллигент одёрнет старую тряпичную шпану. Однако он вместо этого угрожающе щёлкнул по животу подтяжками, приобнял, как вулкан огонь и пепел, извергающую матерщину бабушку, холодно сощурился на Леона.

— Извините, — пожал плечами Леон, бросил в рот последнюю пыльную вишню. — Не знал, что нельзя, думал, ничьё. — Полез под жердины.

— Куда? — осведомился мужчина в подтяжках.

— Что куда? — растерялся Леон.

— Куда?

Леон обратил внимание, что чем дольше они с бабушкой смотрят на его пустой мешок, тем сильнее злобятся.

— За травой, — честно признался Леон.

— Это наши луга, — мужчина, как кот в сапогах, обвёл рукой землю от горизонта до горизонта. — Увижу, что рвёшь, ноги из жопы вырву!

— Где же мне рвать? — подивился тавтологической угрозе Леон, подумал, что вряд ли среди обведённого рукой пространства отыщется такое местечко.

И как в воду смотрел.

— Где хочешь, — сказал мужчина. Но потом смилостивился. — Вон там! — направленно указал пальцем в сторону, где Леона чуть не сожрал чернобыльский волк.

— Там есть трава? — спросил Леон.

— Мне что за дело? — ответил мужчина.

Леон подумал, что, если уйдёт в луга подальше да пригнётся, как тать, они, пожалуй, его не увидят.

Луг был зелен, горяч, сух. Только возле самых корней травы земля была влажная и прохладная.

Леон зевнул, и тут же в рот ему влетел жёсткокрылый горчайший на вкус кузнечик. Леон отплёвывался, пока, как у пианинного чижика, не зашумело в голове. А когда отдышался, обнаружил себя опутанным тончайшей звенящей паутиной комаров, а поверх неё — грубой канатной сетью рычащих слепней. К тому же недовольствовали под ногами пчёлы и медвежеватые шубные шмели.

Леон тревожно, как заяц, выглянул из высокой травы, дядя вроде не летел рвать ему из жопы ноги.

Вздохнув, отправил в мешок первую порцию, ещё раз изумившись его объёмистости. Трава не долетела до дна, затерялась в складках.

Она вообще не больно-то охотно расставалась с матушкой-землёй, зелёная трава-мурава. Наверное, так же не захотели бы расставаться с жопой ноги Леона, вздумай дядя в подтяжках осуществить задуманное.

Леон вспотел, сделался ещё более лакомым для комаров и слепней. Как назло, всё время попадались жёлтые, смертоносные для кроликов, цветы.

Леон извёлся.

К прочим насекомым добавились мельчайшие ползучие мошки. Пока они деловито сновали по рукам, не кусали, но Леон не верил в их мнимую безобидность.

Наверное, час минул, а мешок заполнился от силы на треть.

Почему-то Леон думал об отце, с ветерком летящем по шоссе. Должно быть, он подъезжал к Нелидову.

Тут кто-то с такой яростью ужалил в спину, что он чуть не порвал ногтями рубашку. Как будто огненная пуля засела между лопаток.

Леон упал лицом вниз на вонючий (даже запах земли не мог победить эту вонь) мешок, завыл, как тряпичная бабушка: у-у-у-ять-ять-ять!

Сельский труд был тягостен. Недельный дяди Петин запой уже не казался Леону преступлением.

Неизвестно, сколько бы лежал Леон лицом вниз, вдыхая вонь мешка, если бы не услышал лёгкие шаги по траве.

Он в ужасе вскочил, но вместо ожидаемого палача в подтяжках обнаружил девчонку в шортах и в голубой рубашке с карманчиками. Волосы у девчонки были стянуты на затылке в пучок. Она была худенькая, подвижная, как пружинка. И конечно же, не здешняя. Леон сразу определил. Видимо, тоже приехала в Зайцы на каникулы.

— Ты что здесь делаешь? — задала девчонка самый глупый из всех возможных вопросов.

— Сплю, — усмехнулся Леон. — Что можно делать в полдень на лугу с мешком?

— Кое-что, — внимательно посмотрела на него девчонка, и Леон подумал, что не так-то она проста. Или наоборот: чрезвычайно проста. — И что тебе снилось? — задала девчонка вопрос если и не умнее, то остроумнее.

— Люди, которые рассказывают, что им снится, по-моему, безнадёжны, — ответил Леон.

— Вот как? — с любопытством посмотрела на него девчонка. — А как быть с психоанализом? Западная цивилизация стоит на психоанализе.

Дурацкий разговорчик затеяла она посреди луга.

— Наша цивилизация на психоанализе не стоит, — твёрдо возразил Леон.

— На чём стоит наша цивилизация? — широко распахнула глаза девчонка. Леон увидел, что они у неё почти прозрачные, а на загорелом лице вокруг губ как будто процарапаны иголкой белые морщинки.

— Я должен ответить прямо сейчас?

Девчонка кивнула.

— Наша цивилизация стоит на! — сказал Леон.

— На?

— На!

— На клее «Момент»?

Леон подумал, что у него начались слуховые галлюцинации. Нет на лугу никакой девчонки, а вот трава действительно приклеена к земле клеем «Момент». Не оторвать.

— Наденешь на голову полиэтиленовый пакет, — скверненько хихикнула девчонка, — подышишь и сразу понимаешь, на чём стоит наша цивилизация. Вчера твой дядя, как наша цивилизация, полдня стоял у калитки.

— Дядя предпочитает иные способы познания, — ответил Леон.

— Самогончик? — осведомилась девчонка.

— Бери выше, — усмехнулся Леон. — Одеколон «Леопард», пятнадцать рублей за флакон.

— У него мания величия, — заметила девчонка.

Леон вспомнил слова дяди Пети про «трёх», подумал, что, пожалуй, девчонка права.