Одиночество

К этому времени в добровольческом коммунистическом отряде было уже около четырехсот человек. У многих коммунистов тут же, на станции, по-прежнему жили семьи. Всех их надо было кормить, дать жилье, топливо. Лешке, которому Листрат поручил заботу о людях, приходилось заниматься сотней дел, — это отвлекало его от мрачных дум о Наташе.

Он не знал, что делается в Двориках, связи с селом не было, там еще сидели антоновцы. Приходили к Листрату мужики из соседних сел, и, как назло, никто из них ничего не знал о Наташе.

И не только думы о Наташе терзали Лешку. То ему казалось, что он сделал подлость, убежав от Антонова, то представлялось, что и брат и все коммунисты не верят ему, злы на него, не считают своим, сторонятся его.

Только с Федькой Лешка мог говорить по душам. Он, не стесняясь, расспрашивал его обо всем, что ему было непонятно, неясно. Федька читал Лешке газету, рассказывал все, что слышал от старших. Рассказы его звучали страстной уверенностью.

— Скоро Антонову будет конец, — убежденно говорил Федька, и глаза его блестели. — Ленин на Десятом съезде сказал такую речь — Антонову от нее крышка.

— Ну, брат, и загнул, — насмешливо возразил Лешка. — Сказал речь — и уж крышка! От речей ему ничего не будет.

— Дурак! Иная речь целой армии стоит. Война кончилась, разверстка не нужна, с хлебом делай, что хочешь, середняку и вера, и почет, и дружба, — что же тебе еще надо? Антонов среднего мужика на продразверстку поймал, а теперь на что он его поймает? С кем ему выгодней дружить, как по-твоему: с рабочими или со сторожевыми?

— Сторожев тоже сила, — пробубнил Лешка.

— Верно, сила! — закричал Федька. — Да ведь против него три силы: рабочие, мужики, партия. Посчитай, что оно выходит!

Но с Федькой Лешка виделся редко, разговаривал урывками, и после этих разговоров еще больше хотелось видеть Наташу. В отдалении она казалась ему более умной, рассудительной и хорошей, чем была на самом деле.

Листрату говорить с братом было некогда. От вынужденного сидения отряд переходил к активным действиям; зона, на которую распространялось влияние отряда, расширялась, дел прибавлялось. Листрата редко можно было застать в штабе.

2

Он похудел от бессонных ночей, от разговоров с мужиками, которые все чаще и чаще являлись на станцию.

Мужики шли за правдой. Слова Ленина разносились по всей округе, волновали народ, будили надежды.

Мужики обычно приходили на станцию ночью и, переждав день, ночью же уходили.

Листрат с улыбочкой посматривал на них, крутил усы, подмигивал.

— Ай плохая жизнь пошла, мужики? — посмеивался он. — Чего это вы ко мне набегаете?

Мужики кряхтели, слова, приготовленные заранее, вдруг забывались, и начинали нести околесицу. Листрат сердился.

— Да что вы тут плетете? — кричал он. — Чего вам надо? Правды? Так бы и говорили!

Народ уходил от Листрата, пряча в шапках листовки. Листовки ходили по рукам, зачитывались до дыр и возвращали советской власти десятки и сотни обманутых антоновскими заправилами людей.

Однажды на станцию приплелся Фрол Петрович; он только что вышел из больницы.

Мрачный, постаревший, он ввалился к Листрату, когда тот что-то писал. Листрат, увидев Фрола Петровича, рассмеялся.

— Да это, никак, Фрол Петров опять явился? Зачем?

— За винтовкой к тебе пожаловал. На старости лет воевать хочу за советскую власть.

— Не дам я тебе винтовки, Фрол Петрович.

— О! Неужто не веришь?

— Верить-то я тебе почти верю, — серьезно сказал Листрат. — Верю, и поэтому дам тебе не винтовку, а чего-то по-боле. Тебе в селе надо жить. Сторожев еще гуляет?

— Намедни уехал. Все, как сыч, на колокольне сидел, высматривал. А намедни ускакал, и нет его. Болтал Андриан, вроде вовсе уехал, не вернется, мол.

— Вот и ладно. Стало быть, тебе весь простор. Вали, Фрол Петров, в села. Андрея Андреевича в помощники возьми, помаленечку, полегонечку начинайте советскую власть ставить. Вот тебе мое назначение. Выполнишь — совсем поверю.

— Вроде, стало быть, комиссаром я буду? — усмехнулся Фрол Петрович.

— Хватай выше: уполномоченный. Из мужиков дружину мне подбирай, чтобы, как нам вернуться, у тебя целый взвод был. Будем антоновцев вылавливать.

Загудел телефон. Листрат взял трубку. Известие, которое ему передали, очень обрадовало его.

— Вот она, какая штука, Фрол Петрович! Сергей Иванович к нам едет. В Москве, говорит, был. Ты вечерком заходи к нам, он рассказывать будет. А сейчас прости: спешу, дел по горло.

Листрат поспешно оделся, подпоясался и ушел.

Фрол Петрович хотел выйти следом за ним, но в дверях показался Лешка.

— Здорово, вояка! — гневно приветствовал его Фрол Петрович. — Ай да молодец! Тягу дал, а? Погубил девку — и в кусты? Уж я ее уговаривал, уж я ей объяснял — ни в какую… Злобна на тебя, аж страшно иной раз бывает!

— Не виноват я, батя! Не от Наташи убежал — от Антонова. Душа у меня, батя, перевернулась. Прости меня: как война кончится — женюсь.

— Что от Антонова ушел и за бабью юбку не зацепился — за это хвалю, — смягчился Фрол Петрович, — а за девку — побью.

— Побей, батя, я стерплю! — кротко сказал Лешка.

Фрол Петрович рассмеялся.

— Как она, батя?

— А чего ей делается! Живет у твоей матери, пузо растит! Вот бог припечатает тебя за это самое…

Лешка сидел хмурый.

— Ну, ну, не печалуйся, парень! Не горюй! Все, брат, образуется!

Лешка не отвечал.

«Все образуется, — думал он. — Когда?»

Фрол Петрович постоял, надел шапку и ушел.

Глава четвертая

1

Куда бы партия ни посылала Сергея Ивановича Сторожева, где бы он ни воевал, — везде дрался хорошо, добротно, спокойно. В войне он видел средство к достижению цели, военный коммунизм понимал как необходимость, которая, оправдав себя, должна была уступить место другим порядкам.