Одиночный рубеж 2: Дети Смерти
Шрифт:
– Селеста, прячься! – бабушка срывается на крик, и я в страхе убегаю, видя неестественное, серое свечение камня.
– Держи секиру крепче, Кукшинш. Это уже не они.
***
Мы уже целую ночь идём на запад через чащу леса. Иногда, когда строй поворачивает, я могу разглядеть силуэт Лии. Она будто изнемождена: движения угловатые, бледная, мерцающая в темноте кожа обтягивает худое тело. Только коса та же, с плетёным шнуром и узелками от всякого зла, которую заплетала ещё бабушка.
Нас немного: трое женщин из деревни, я и четверо мальчишек,
И запах. Странный, приторно-гнилостный, из-за которого очень сильно тошнит.
Лесная поляна открывается совершенно неожиданно. Всех нас, деревенских, усаживают на колени. Рот, уставший от кляпа, болит, а пальцев рук я и вовсе не чувствую из-за плотной вязи пут у меня за спиной.
Высокий человек в чёрном с тонкими, будто у аристократа, чертами лица, проходится вдоль ряда пленных и выбирает первой меня. Он вытаскивает кляп и развязывает верёвку. Я тут же пытаюсь убежать, сорвавшись с места, но в последний момент меня ловят за шиворот и, несмотря на активное сопротивление, ведут к большому плоскому камню. Четверо, в каких-то драных одеждах и совершенно безэмоциональных мужчин держат меня за ноги и руки, очень крепко. Страх бьётся внутри холодным, мерзким комом, пытаюсь сопротивляться, не видя ничего кроме предрассветного неба. Человек в плаще, больно давит на челюсть заставляя открыть рот и вливает из позеленевшей медной чаши холодную, густую кровь. Я захлёбываюсь, пытаюсь выплюнуть эту мерзость, но жрец умело давит на горло, и пакостная жижа проникает внутрь. Затем все пятеро в унисон начинают бормотать невнятный речитатив, и моё вымотанное испугом и долгой ночной дорогой сознание меркнет.
***
Четыре года я была рабыней для рабов, которую гоняли в хвост и в гриву, регулярно раздавая ворох поручений по любым хозяйственным вопросам. Тех, кто не выполнял план, ждали розги или удары палкой по пяткам. Боли я очень боялась, а потому всегда исполняла приказы и даже сверх того: нередко на еженедельном распределении меня ставили в пример. Это очень льстило, но такое существование выматывало.
Загружали работой настолько, что к вечеру я падала от усталости и проваливалась в короткий, как мне казалось, глубокий обморок без сновидений.
Всё это время я мечтала только об одном: чтобы во мне кто-то из старших разглядел Дар и отправил учиться в Начальную школу. Зачастую забирали девчонок и помладше, но мой черёд так и не наступал.
В одну из ночей нас, только заснувших, а оттого плохо соображающих, выстроили на главной площади деревушки, где я находилась последние четыре года.
Ешё не отойдя от сна, не сразу заметила всадника на странном коне. Прибывшего полностью укрывал добротный тёмный плащ, а его питомец при каждом движении издавал странный скрип.
– Эту, вот эту и эту, – он указал пальцем на трёх моих подруг. – Я их забираю в Сальвир.
Сальвир! Этим девчонкам посчастливится попасть на дальнейшее обучение, а не жить вечными рабынями!
– Как прикажете, глубокоуважаемый Ошо. Переночуете здесь или сразу же двинетесь в обратный путь?
– Нет, мы поедем сейчас. Соберите им немного еды в дорогу, на пять дней, и дайте лошадей посвежее.
– Во Славу Сальвира! Сделаем всё, как прикажете.
Я не удержалась и заплакала. Ошо, кем бы он ни был, оглядел всех, но проигнорировал меня. Значит, я не имею даже зачатков Дара.
Всадник повернулся на звук. Приблизившись, он долго стоял надо мной, а я была не в силах вымолвить ни слова: вся воля уходила на то, чтобы не разреветься в голос.
– Её, пожалуй, тоже возьму. Хоть и есть у нас шаманы…
Так я впервые ощутила на себе, что значит слово «милосердие».
– Как скажете, господин Ошо, – лебезил один из надсмотрщиков. – Селеста очень старательная девочка.
Что-то звякнуло о землю.
– Забери своё золото и скройся с моих глаз, – презрительно сказал гость. – Четыре лошади и еды на всех. Большего я с вас не требую.
***
Учёба давалась с большим трудом. Несмотря на то, что я прикладывала все усилия для понимания, у меня никак не получалось уловить суть того, что вещают преподаватели.
Ещё одно неприятное открытие: в Начальной школе каждый был сам за себя. Во время служения в деревне, на чёрных работах, среди нас, рабов и рабынь, существовала взаимовыручка, здесь же ученики заботились только о своей шкуре. Никто не будет пояснять тебе материал за исключением преподавателя, но и те частенько пытались получить какую-нибудь плату. Никто не подскажет свиток или книгу, которая более простым языком раскроет тему. А если ты подведешь команду во время ежемесячных соревнований потоков – свои же обязательно устроят тёмную, чтобы ты старался в следующий раз лучше.
Получала я эту «благодарность» раз за разом, отправляясь на возрождение к Истоку.
Единственным моим светом была Лия. Она, пройдя одиннадцать первоначальных ступеней, перешла в корпус Усреднённых. Иногда она мне помогала, но я не могла отделаться от ощущения, что Лия видит во мне убогую. И тем не менее, она была единственным родным человеком среди этой дикой волчьей стаи.
Ошо стал моим непосредственным куратором. Его очень злило то, что я медленно продвигалась в учебе, но из уважения к моим стараниям, он никогда меня не отчитывал. Лишь поджимал губы, когда ему сообщали об очередной моей неудаче. Я проходила по одной ступени в год, в то время, как все девушки и парни на моем потоке осваивали по две-три.
***
В очередной раз проснувшись в Истоке после тёмной, устроенной после соревнований, я, дрожа всем телом, выныриваю из кипятка. Исток на прощание сменяет окрас на тёмно-бордовый и приобретает нормальное серое состояние дымящейся чаши.
Мои нервы уже не выдерживают. Я отхожу в дальний угол Зала Возрождения и перестаю сопротивляться душащим слезам. В первый раз я плачу за всё время пребывания в Начальной школе. Кажется, что вместе с солёной водой из меня выходят все обиды, с каждой слезинкой улетучивается тяжесть, прессом давящая на меня каждый день. Понимая это, я совсем перестаю себя сдерживать и уже начинаю завывать, ручьём пуская на гранитный пол скопившуюся горечь.