Одиночный выстрел

Она рассказала о своем замысле Воронину и попросила прикрытие: огонь станкового пулемета «максим» по ее сигналу — поднятой пехотной лопатке. Согласившись, лейтенант отвел ее к расчету пулемета на левом фланге роты. Оттуда деревья просматривались отлично. Еще раз Людмила объяснила все однополчанам, и они заверили ее, что исполнят этот план.

Вечером Павличенко расшивала свою новую камуфляжную куртку с капюшоном зеленоватого цвета и коричневыми разводами. Старшина отдал ей обрывки маскировочных сетей и чью-то старую гимнастерку, которую она раскроила на ленты и кусочки небольшого размера. Разлохмаченная лента сгодилась, чтобы обернуть ствол винтовки. Остальное вместе с веточками, листьями, пучками травы разместилось на куртке, отчего она утратила прежний четкий силуэт и стала походить на одеяние лешего или болотной кикиморы.

До рассвета было часа полтора, когда Людмила отправилась к сельскому кладбищу. Совсем не бедные люди — переселенцы из Германии — жили в деревне Гильдендорф. С немецкой аккуратностью обустроили они не только деревню, но и погост недалеко от нее: прямые дорожки, могилы с каменными надгробиями, решетчатые оградки. Деревья осеняли место вечного упокоения первого бургомистра Гильдендорфа почтенного Вильгельма Шмидта, умершего в 1899 году. Поставив ногу на невысокий мраморный монумент, Людмила начала взбираться наверх по стволу могучего клена, склонившегося над ним. Очень мешала ей винтовка за плечами и груз на поясном ремне из двух подсумков, наполненных патронами, финского боевого ножа, фляги и лопатки в чехле. Каску Люда не надела. После контузии слух у нее стал хуже, и каска мешала воспринимать слабые звуки.

Перед восходом солнца подул ветер. Клен зашелестел листьями, но толстые ветки, расходившиеся в стороны от его могучего ствола, даже не покачнулись. Упираясь в них ногами, Люда поднесла к глазам бинокль. Теперь сад, дом и сама деревня на 150 дворов, с мельницей, кирхой, школой и четырьмя лавками были, как на ладони. В саду она увидела универсальный немецкий пулемет MG-34 на стойке-треноге и коробки с патронными лентами, разложенными возле него. У пулемета имелся оптический прицел.

«Ах вы, сволочи! — подумала она. — То-то никакого спасу нет славным “разницам”. Ну, ничего, я вас проучу…»

В седьмом часу утра сменилось боевое охранение. Но солдаты с винтовками не интересовали Людмилу. Она ждала пулеметчиков. Они появились позже. Три румына и кителях серовато-песочного цвета и забавных суконных кепи с тульей, вытянутой углом впереди и сзади, сначала занимались своим MG-34, потом расселись под деревьями и стали лакомиться крупными золотисто-желтыми грушами «бере», кои во множестве валялись в саду. Смугловатые, почти восточные их физиономии Люда видела в оптический прицел. Генерал Антонеску в припадке националистической горячки называл свое воинство потомками древнеримских легионеров. Павличенко как историк знала, что это — миф. От римлян в крови румын осталось немного, гораздо больше — от турок, завоевавших княжество Валахия в XV столетии, да еще от цыган, бродивших габорами по дорогам нищей полуфеодальной страны и воровавших лошадей в селах.

Людмила вложила один патрон в канал патронника и закрыла затвор. Отогнутая вниз рукоять затвора снайперской винтовки не позволяла производить заряжание из обоймы. Однако благодаря навыку, доведенному до автоматизма, снайпер перезаряжала «трехлинейку» очень быстро и не сомневалась, что успеет застрелить любителей груш до того, как румыны сообразят, откуда ведется огонь.

Она уже вскинула ружье к плечу, как вдруг увидела в саду какое-то движение. Пулеметчики вскочили, построились и замерли по стойке «смирно». Через минуту к ним подошли офицеры в фуражках. Наиболее интересно смотрелся один из них: козырек фуражки с золотой полоской по краю, с правого плеча свешивается аксельбант, на боку — кожаный коричневый планшет, в руке — длинный хлыст.

Расстояние Люде было известно, ветер утих, температура приближалась к двадцати пяти градусам тепла. Между тремя линиями в окуляре оптического прицела оказалась голова в украшенной золотом фуражке. Задержав дыхание, она про себя сосчитала «двадцать два — двадцать два» и плавно нажала на спусковой крючок.

Выстрел румыны слышали, однако то, что у русских появился снайпер, им, вероятно, в голову не пришло. Личный адъютант генерала Антонеску, прибывший недавно вместе со своим начальником на фронт под Одессой, майор Караджа, даже не вскрикнув, повалился набок. Вскоре пули настигли и двух солдат, которые бросились к пулемету. Бронебойная пуля четвертого выстрела ударила по затвору MG-34, выведя его из строя.

Так начался этот бой.

Увидев среди зеленых ветвей пехотную лопатку, бойцы второй роты открыли пулеметный, автоматный и ружейный огонь, чтобы прикрыть отход ефрейтора Павличенко на свои позиции. Румыны, опомнившись, лупили по кладбищу из минометов, стреляли из винтовок. Но их пулемет молчал. Тогда лейтенант Воронин, попросив поддержки у полковых артиллеристов, поднял солдат в атаку.

Громовое «ура» Людмила услышала, лежа рядом с могилой бургомистра. С дерева ей пришлось прыгать. Когда вокруг засвистели пули и осколки мин, Павличенко прижалась к толстому стволу клена, но скоро поняла, что он — плохая защита. Куски горячего металла летали, подобно смертоносному рою, сбивая листья, разламывая тонкие ветки. Предчувствие страшной опасности кольнуло сердце, будто игла. Своим предчувствиям она доверяла. Одно дело — выдерживать вражеский огонь на земле, которая самой твердью помогает воину. Совсем другое — быть на виду, в воздухе, и представлять собой удобную мишень. Повесив на сучок винтовку, чтоб сохранить линзы оптического прицела, она ринуласьвниз.

Прыжок с почти трехметровой высоты вышел не очень удачным. На ногах она не устояла и, падая, сильно ударилась правым боком об угол мраморной плиты. Жители Гильдендорфа положили камень в основание монумента Вильгельму Шмидту, перечислив на нем благородные его деяния. Разбирая буквы готического шрифта, снайпер улыбалась. Все-таки монумент сослужил добрую службу и ей, сначала — как подставка, потом — как прикрытие. Только отползти от него Люда не могла. Боль сковывала движения.

Вторая рота ворвалась на южную окраину деревни, выбив оттуда противника. Лейтенант Воронин обследовал фруктовый сад с грушевыми деревьями. Картина впечатляла. Три трупа с простреленными головами, из коих один — старший офицер и, судя по документам, личный адъютант генерала Антонеску. При нем нашли дневник, какие-то штабные бумаги, письма, фотографии. Особую ценность представлял дневник майора Георги Караджи. Его передали в штаб Приморской армии, оттуда — в Москву. Записи из дневника офицера о тяжелом моральном состоянии румынской армии, столкнувшейся с яростным сопротивлением русских под Одессой, опубликовала газета «Правда» в октябре 1941 года.

— Где Павличенко? — спросил командир роты.

— Ее никто не видел.

— Немедленно обыщите кладбище! Приказ выполнен, но неужели она погибла? Не хочется в это верить…

Ехать в дивизионный медсанбат Людмила отказалась. «Не уйду из своей роты!» — заявила она, и лейтенант Воронин в глубине души обрадовался такому решению снайпера. Сейчас каждый боец был на счету, особенно — умелый и храбрый. Ефрейтор Павличенко, несомненно, принадлежала к их числу. Пока Люда отлеживалась в блиндаже, командир приставил к ней санинструктора Елену Палий, студентку второго курса Одесского мединститута, которая добровольно вступила в РККА в августе этого года.

Лена диагностировала у ефрейтора тяжелый ушиб печени, но полагала, что молодой организм сам преодолеет последствия удара. Для начала она применила болеутоляющие средства, потом ставила холодные компрессы и кормила пациентку диетической пищей — гречневой кашей, сваренной без жира. Больше, чем каша, помогало Людмиле заботливое отношение девушки. Для Палий ефрейтор являлась образцом героя, и санинструктор с интересом расспрашивала Павличенко о прошлых сражениях.

Также навещали Люду однополчане, причем не только старослужащие, но и те, кто недавно пришел в 54-й стрелковый полк с кораблей Черноморского флота. Они приносили гостинцы: сочные золотисто-желтые груши «бере» из деревенского сада и трофеи из отбитого у румын обоза — туалетное мыло и флакончики с одеколоном. Теперь бывшие моряки знали, кто такой снайпер и почему его надо охранять.

Лейтенант Андрей Воронин тоже посетил ефрейтора.

Выходец из культурной питерской семьи, он пошел против желания родителей и поступил не в Ленинградский университет на факультет филологии, а в военное пехотное училище, которое закончил с отличием. Военная романтика увлекала его больше, чем исследование музейных образцов в Государственном Эрмитаже, где много лет трудился его отец, кандидат исторических наук. Что-то знакомое чудилось ему в облике и поведении Людмилы. Как будто они были одной крови. Но девушка из круга его знакомых никогда не пошла бы служить в армию, никогда бы не взяла в руки снайперскую винтовку, никогда бы так безжалостно не расправилась с врагами.