Одинокие души

хранителя.

«И не у каждого, он его отнимает», - думаю я и закрываю глаза. Слезы все-таки

вырываются наружу. Текут по щекам, по подбородку, падают вниз, впитываются в

подушку. Я пытаюсь перестать плакать, но от этого лишь сильней начинаю чувствовать

пустоту внутри.

– Лия, ну не надо, - виновато протягивает мама и крепко сжимает мое плечо. – Тише, тише.

Я не успокаиваюсь.

Мне ещё никогда не приходилось сталкиваться с подобным. Смерть Вовы Ситкова

ужаснула меня, смерть Стаса –напугала и обезоружила, но смерть Макса…, смерть

Максима разбила мне сердце.

– Лия, - мама с трудом приподнимает меня, прижимает к себе и начинает раскачивать из

стороны в сторону. – Всё хорошо, я здесь. Я рядом.

Испускаю стон, и вновь утопаю в слезах. Мне так больно, что я согласилась бы отключить

чувства. Навсегда. Навечно. Но это невозможно. Приходится ощущать страдания во всей

их мере.

– Не бойся, - шепчет мама. – Я с тобой.

Только сейчас я понимаю, насколько ничтожны попытки окружающих унять боль,

успокоить. Я хотела помочь Максиму, когда умер Стас: кричала на него, старалась

привести в чувство, обижалась, признавалась в любви. Теперь я знаю, что все это было

бессмысленным. Никакие слова не помогут. Никакие слова не вернут человека с того

света. И никто и никогда не заменит потерю. Мама рядом, да. Я знаю. Я чувствую. И я ей

очень за это благодарна, хотя несколько дней назад не смогла бы себе даже представить, что буду плакать в её руках. Но сейчас я понимаю: это не то, это поверхность. Мои

чувства, мои ощущения, мое сердце – всё разбито, подорвано, смыто с лица земли. В

глубине я умираю, и никто не сможет это остановить.

Я тону.

Тону в боли.

Тону в отчаянии.

Тону в одиночестве.

Ничьи объятия не заменят мне рук Максима. Ничьи слова не заменят мне его голос. И

ничьи чувства не заменят мне его любовь.

Я потеряла самое дорогое, что у меня было в жизни, и сейчас разрываюсь между двумя

вариантами её продолжения: или сломаться, лежать здесь, в этой кровати, в этой комнате

вечно. Плакать, страдать, вспоминать Максима и постепенно терять надежду в саму

жизнь. Или встать, найти виновника и свернуть ему шею.

Какой же вариант мне выбрать?

ГЛАВА 23. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОБРЫ.

О тебе я хочу думать. Думаю о тебе.

О тебе не хочу думать. Думаю о тебе.

О других я хочу думать. Думаю о тебе.

Ни о ком не хочу думать. Думаю о тебе.

Я выбираю второй вариант.

Прихожу в школу. Иду в класс. Захожу. Словно по команде каждый поднимает глаза.

Взгляды одноклассников проедают меня, сжигают, изучают. Они шокированы и сбиты с

толку. Но мне плевать.

Сажусь за единственную свободную парту и небрежно кладу ноги на соседний стул.

Тут же ко мне поворачивается Трубецкая. Маринка поджимает губы и с интересом

вглядывается в мои волосы.

– Решила опять покрасить пряди в зеленый? – глухим голосом спрашивает она, на что я

лишь киваю. – Ясно. Прямо, как в старые добрые времена. – Молчу. Одноклассница не

унимается. – Я слышала о взрыве в парке. Говорят, ты была поблизости.

– Неужели?

– Ага. Тебя заметили парни из параллельного класса. Сразу же рассказали нам.

– Какая у вас отлаженная система, - иронично тяну я и усмехаюсь. – Что ещё они тебе

поведали?

– Да, ничего.

Лжет.

Трубецкая лжет, и я это чувствую.

– Неужели они не упомянули о каких-нибудь странных, интересных деталях? – с

притворным удивлением спрашиваю я, на что Марина мгновенно ведется. Её глаза

загораются, и она придвигается ближе.

– Один парень сказал, что видел, как неизвестная троица шла с пакетами к зеркальной

комнате.

– Так, так…

– Два парня и одна девушка. Возможно, они – виновники.

– И как же выглядели подозреваемые? – Боже, даже смешно, что Трубецкая оказалась

полезна.

– Не знаю. – А может и не полезна. – Девушку разглядеть не удалось. А парни были

поразительно схожими…, так что мои информаторы запутались.

– Схожими? – я вскидываю бровь. – Что ты имеешь в виду?

Трубецкая пожимает плечами, и в класс заходит учительница.

Я раздраженно выдыхаю.

Мне абсолютно лень слушать лекцию преподавателя об иммунитете. Я отключаюсь, летаю

в облаках, пока не замечаю, что кто-то резко сменил тему, начав обсуждать зимнюю

суровую погоду. Это тоже не вызывает особо интереса, правда недолгое количество

времени.

– У меня друг вчера на улице упал, - отрезает с первой парты Костя Симонов, и класс

оживает. Всегда во благо послушать о несчастье других: это ведь такая животрепещущая

тема. – Он подскользнулся, грохнулся прямо на свое плечо.

– Иу, - тянет Трубецкая.

– Ага, - довольно хихикает Симонов.
– Вывих. Один знакомый сказал сходить ему в

больницу, но он отказался. Решил, что сам справится. Да, нет. Сегодня проснулся, а плечо

разбухло, как китайская лапша.

Класс почему-то начинает усмехаться, учительница то и дело, пытается всех успокоить, а

у меня сжимаются, скручиваются внутренности.

Я резко сажусь прямо, хватаюсь руками за парту и закрываю глаза.

Главное дышать, дышать, дышать…

« - Хочешь сказать, что ты учишься в институте?

– А почему бы и нет? – парень аккуратно протягивает ко мне руки, и я, нервно прикусив

губу, подвигаюсь им на встречу. – Лечебный факультет. Уже третий курс.

– Ничего себе. И кем же ты планируешь стать?

– Хирургом.

– Не повезло, - заключаю я. – Мои родители доктора, и поверь, ничего хорошего в этой

профессии нет.

– Разве? – Макс аккуратно ощупывает мой локоть, ключицу, лопатку на спине, и тяжело