Одинокие
Шрифт:
Он набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание, словно для того, чтобы прополоскать плевральные полости, омыть их чистым кислородом, и – выдохнул. И отдернул занавеску.
На этот раз он поднялся на поверхность. Он преодолел мертвую зону, когда нечем дышать и кажется, что легкие вот-вот и разорвутся, преодолел и увидел, как она лежит… перекинув через край чугунной ванны ноги, так, что они свешивались, будто ей захотелось ими поболтать. Круглые гладкие колени – две слепящие фары на фоне черного кафеля стен. Голова, грудь, живот, руки – где-то там, за ними.
Роман нагнулся – через её бедра, таз, живот – и заглянул ей в лицо.
По странной прихоти мгновенная смерть мало изменила её черты. Она почти не тронула их, не лишила привлекательности,
Роман вышел из ванной комнаты. Он еще раз прошелся по квартире: кухня, зал, спальня, прихожая. По пути подхватил с пола тренировочные брюки и рубашку и натянул их на себя, в прихожей сунул босые ноги в легкие разболтанные сандали, открыл дверь…
Ни ключа, ни денег, ни документов.
За спиной автоматически защелкнулся замок.
Резиновые подметки заглушили звук шагов. Четвертый этаж, третий, второй, первый. В подъезде позади него полная тишина. Он толкнул тяжелую металлическую дверь – и солнечный свет резанул по глазам, как бритва по запястью.
– Вероника, ау.
Неведанная сила и цель, о которой он никак не мог вспомнить, вместе подталкивали его вперед. Но городу, погрузившемуся с рассветом нового дня в трудовые будни, вязнувшему в них с каждой проходящей мимо минутой все глубже и глубже, не было до него дела.
Он не шел, бежал. Не быстро и не по-спортивному, не разгибая колен и, в целом, нелепо, подергиваясь, подпрыгивая, но – бежал, останавливаясь лишь тогда, когда ему казалось, что кто-то зовет, прорываясь сквозь царившую в нем тишину.
– Роман, Роман, Рома.
На свое имя он реагировал! Как собака. Как кошка. Как лошадь. Ему хотелось на него отозваться. Приостанавливаясь, он растерянно озирался, но, не найдя глазами того, кому мог бы принадлежать голос, произнесший только что – «Ром-м-ма», тот голос, что прозвучал у него в голове, он снова начинал бег, будто кто-то опять завел его, закрутив против часовой стрелки ключик, что незаметно торчал в боку, до отказа.
Вскоре он понял, что звук зовущего голоса – галлюцинация, и что он – в существующей реальности – одинок. Это знание пришло в него без принуждения. Оно влилось в его распахнутую душу естественно, как в опорожненный сосуд, заброшенный в океан с острова. Он ощутил это, синхронно мобилизовав все органы чувств, свои и предшествующих поколений тоже, что в виде генетического кода, в виде насечек на спирали ДНК, присутствовали в нем, он ощутил это всей человеческой запрограммированностью на выживание, всей памятью эволюции, спрессованной в глубинных слоях его воспаленного мозга, и тотчас понял, что одиночество, овладевшее им, не сравнимо ни с чем: ни с одиночеством снежного человека или голодного волка; ни с одиночеством Робинзона, еще не повстречавшего Пятницу; ни с одиночеством матроса, запертого в отсеке подводной лодки, легшей на грунт; ни с напряженным одиночеством хирурга, склонившегося над обнаженным телом больного; ни с горьким одиночеством скрипача, потерявшего смычок. Нет, его одиночество было космическим и неизмеримым – таким, с каким не поспоришь, чей круг не разорвешь. Он догадался – он единственный человек на Земле.
Впрочем, иные виды жизни сосуществовали вместе с ним.
По шоссе проносились – не часто – огромные жуки. Их крылья были спрятаны за спиной и покрыты блестящим разноцветным хитином. Они шуршали своими ножками, которых у них было по четыре, утробно рычали, а иногда что-то пронзительно выкрикивали, будто хотели напугать. Кого? Его, Романа! Они проносились мимо, не останавливаясь. Что ж, вероятно, у них своя жизнь, а у него – своя. Нет, он не боялся этой неизвестной ему формы жизни, нет, он вообще не боялся никого, вот только… ему кажется, он что-то забыл. Да. Но, когда он увидит, он вспомнит. Обязательно! Он уверен! А пока… Они испускали лучи из сфер, расположенных впереди. Возможно,
это были их глаза – он не знал точно, но каждый раз, встречаясь с ними взглядами, он на короткое время терял часть своего зрения. В конце концов, привыкнув к этим вспышкам, этим мигам погружения в тьму, Роман перестал придавать им значения. Положившись на инстинкт, он опустил веки и, не замедляя темп, продолжал бежать в темноте.Наконец, один из этих «зверей-жучков», из этих пленников скорости, подал ему сигнал, жук произнес… А потом еще и подмигнул.
– Что? Повтори! Что? – крикнул Роман, и сам своих же слов не понял, как не понял в ту минуту и того, что скрип тормозов и автомобильный гудок – звуки, присущие дорогам. Неотъемлемая часть движения упорядоченного.
Он бросился вперед, раскинув руки в крест, в распятие.
Положив руки на руль, Ас на секунду запрокинул голову назад и зажмурил глаза, и… Опухшие веки, расширенные зрачки; две дорожки на грязных щеках, что оставили подсохшие слезы; рот, размазанный по ветровому стеклу, будто отогревает с него иней – эта картина вновь пронеслась перед его мысленным взором.
Прошлое: 1998.
Человек, ведший машину, был худ… нет, скорее, жилист, потому что с первого взгляда становилось ясно, он силен, ловок и, возможно, даже опасен. Он был среднего роста, у него были светлые прозрачные глаза, но не голубые, но и не блеклые, а, пожалуй, золотистые, широкие, среднерусского типа скулы, прямой, без горбинки или крючка на кончике нос. Волосы он носил не короткие и не длинные, и казалось, что они выгорели. Все в его облике располагало к себе, только вот почему-то не запоминалось. Разве что глаза.
Молча и сосредоточенно он смотрел на дорогу, разматывающую перед ним свое серое однотонное полотно.
Он подумал, уже близко, и тут же произнес эту фразу вслух, словно проверял себя:
– Уже близко.
Он взглянул в зеркало заднего обзора, что располагалось в салоне, затем в наружное, в боковое, а потом, не доверяя зеркалам до конца, боясь пропустить что-то важное, то, что возможно находилось в мертвой зоне его обзора, быстро обернулся влево… Но не увидел ничего необычного. Дорога. По обочине – заросли высохшего кустарника, которые то здесь, то там резала колея. За ними, за этими ломаными кустами растений неизвестных видов и сортов – пустырь, заросший сорняком и низкорослыми деревцами, сбившимися в кучки по двое, по трое. Метрах в двухста – перекресток, от которого он стремительно удалялся.
Эта улицы, а точнее, отрезок её длиной в километр, сторона равнобедренного треугольника, что соединял в своих вершинах два новых микрорайона и больничный комплекс, напоминала загородное шоссе.
– Настоящая трасса, – подумал он и произнес, – четыре минуты.
Третья скорость, теперь – четвертая и снова – третья.
До поворота метров сто, прикинул он на глазок. Он еще раз посмотрел влево и, как и в первый раз, повернул вполуоборот голову. Улица по-прежнему оставалась пустынной.
Машину вел ас. Каждый раз, садясь за руль, ему приходилось сдерживать себя, потому что правила, требующие своего соблюдения, были для него, как железная клетка. Ему нужна была погоня. Да. Погоня! Именно её жаждали его душа и тело. Скрип тормозов, визг раздираемой резины и соприкосновение бамперов, отдающееся глухими ударами не только в голове, но и в сердце. В такие секунды, а в свое время ему довелось их испытать, он чувствовал себя хорошо. Легко. Будто вопреки закону тяготения, терял часть своего веса – парил, слившись с металлическим болидом в единую тень, избавившись от своей материальной оболочки – туловища, ног, рук, головы, превратившись в сгусток чистой энергии, в протоплазму. И такое ощущение не имело для него аналогов в повседневной жизни. Об этом ощущении он мечтал. Но не в этот раз. Сегодня он старался быть только осторожным и с этой целью мобилизовал все свое мастерство и хладнокровие. И удача уже грезилась сквозь кратковременность распланированного действия.