Одинокий пастух

– То есть чужих не люблю, а своих… пока не знаю.

– Чушь, – сказала Сандра. – Ты считаешь, что хорошим людям непременно положено любить детей? Совсем не обязательно. Так что успокойся. А если ты хоть кого-нибудь или что-нибудь любишь, все путем. Ты кого-нибудь любишь? Кроме мамы, конечно…

И тут меня прорвало. Я пела долгую и страстную песнь о своей несчастной любви к Филу. Было легко: Сандра меня не прерывала, она даже не смотрела в мою сторону, а продолжала писать таблички для «игры по станциям». Когда же я закончила, повернулась ко мне и сказала:

– Все это дохлый номер. Не понимаешь ты, что ли?

– Понимаю. Но что же мне делать?

– Вообще-то считается, что клин вышибают клином. Но тебе для начала надо приобрести хоть какой-то сексуальный опыт.

– По сравнению с Филом все уроды и слизняки безмозглые.

– О господи! С кем я говорю! При чем здесь Фил? Забудь о Филе! Твоя любовь похожа на чесотку, чем больше чешешь, тем больше чешется. И тебе это нравится. Тогда чешись и не жалуйся.

Сказала, как отрезала. Сандра была старше меня на семь лет, а опытом на все сто. Конечно, она говорила правильно, но я считала: пусть все случится само. А ничего не случалось.

Физрук лагеря, молодой накачанный парень, тоже из числа избранных, был сильный, красивый, и ему, это чувствовалось, энергию некуда было девать. Иногда по ночам он выпускал ее – носился вокруг лагеря и возвращается мокрый, остро пахнущий потом. Я сталкивалась с ним после того, как он гонял в футбол с мальчишками, и этот звериный, пряный запах вызывал у меня брезгливость и возбуждение.

Физрук ко мне постоянно подкатывал, говорил комплименты, намекал, зазывал к себе и предлагал погулять в лесу. То приобнимет, то прижмется, будто в шутку. Но я сохраняла верность фантому. А ведь физрук мне, пожалуй, нравился, причем как-то по-простому, меня к нему физически тянуло. В общем, любовь земная не перебила любовь небесную. Правда, потом, в конце смены я узнала, что все это время физрук спал с Сандрой, кикиморой, похожей на высокого блондина в желтом ботинке. Может, это и нормально, но меня их связь почему-то оскорбила, будто было в ней что-то животно-грязное, и художница меня предала и покусилась на что-то, мне принадлежащее.

После третьей смены, когда мы отправляли в город автобусы с детьми, я умудрилась ни с ней, ни с Катей Моториной не попрощаться. Сандра уезжала с рюкзаками и сумками, меховым ковром, мольбертом, красками, полотнами на подрамниках, загрузив добрую половину автобуса своим багажом. А я и еще человек десять персонала оставались, чтобы привести лагерь в порядок после их отъезда. Лагерь оглашала прощальная песня:

До свиданья, мама, не горюй, не грусти,Пожелай нам доброго пути!

Уже детей рассаживали по автобусам, когда я сбежала за территорию, в лес. Я видела, как вереница автобусов аккуратно выехала на грунтовку и медленно продвигается к шоссе. Лежала на сухой хвойной подстилке и думала, какая же я несчастная.

Вернулась часа через два и заперлась в своей комнате. Теперь я осталась в ней одна, Михална и Сонька уехали в город. Потом мне сказали, что Катя до последнего момента не хотела садиться в автобус, ждала меня, и передали от нее пакетик, в котором была перламутровая сережка. Вторую я давно потеряла, а эта завалялась у меня в косметичке, и как-то раз, это было в начале смены, в каком-то импровизированном конкурсе, который выиграла Катя, я наградила ее сережкой. Помню, что это вызвало зависть других девчонок, а Катя сказала, что повесит ее на цепочку и будет носить.

В общем, я ощущала себя последней сволочью. Разнесчастной сволочью. Хотелось плакать. А мудрый Ларошфуко между тем говорил: человек никогда не бывает так счастлив или так несчастлив, как это кажется ему самому.

Гипатия и сражение при Гренгаме

Я перешла на заочное отделение и дожидалась, пока в библиотеке освободится место, женщина на абонементе уходила в декретный отпуск. Неожиданно добыла книжку Фила, это было пособие по старо-испанскому языку, не толстое, в мягкой обложке. Читать бессмысленно, я и не пыталась, книжка была сувениром, я твердо решила ее зажилить.

Осень была томительно скучной, и не случилось ничего веселого, кроме того, что папа римский наконец признал, что Галилей был все-таки прав. А еще произошло нечто важное как раз в тот день, когда пала Берлинская стена. Я имею в виду лекцию Фила в Географическом обществе, о стене я узнала позже.

В тот день я зашла в главный корпус института, в отдел кадров за справкой, и увидела объявление о лекции. Кинулась домой, чтобы навести красоту, насколько возможно, и прихватить пособие по староиспанскому.

На улице дождь. Мрачное здание серого гранита, красивые витражи и портреты великих географов на лестнице. Я увидела Фила, когда он поднимался в окружении студентов и каких-то разновозрастных умников. Я смотрела на него сверху, он приближался, словно возносился, и я испытала что-то вроде священного ужаса. Он показался мне небожителем. Я забыла, каков он, а он был прекрасен. У меня ноги ослабли, и я чуть не сползла по стеночке на ступеньки. Я не поздоровалась, но он все равно меня не заметил, и в зале села так, чтобы не попасться ему на глаза. Пришли две девчонки с моего бывшего дневного курса. Разумеется, мысль попросить у Фила автограф на пособии по староиспанскому была неуместна и отпала сама собой. Я никогда к нему не подойду.

А дальше все происходило, словно во сне. Фил рассказывал что-то общее об инках, Перу и Куско, а также о походе маленькой международной экспедиции – семь человек вместе с Филом – по Священной долине инков, где они обследовали всякие археологические развалины. А на закуску, как говорится, показал фильм о таинственном городе Мачу-Пикчу.

Погасили свет, зажурчал кинопроектор. И, словно в детстве, я попала в мир приключений. Древний город Мачу-Пикчу высился на горе над облаками, а в прорехи облаков были видны дороги, огибающие вершины, клочки земли, покрытые растительностью, и далеко-далеко внизу змеилась бурная, белая от пены Урубамба.

Город расположен на немыслимой высоте, на утесе, зажатом меж двух гор, над долиной своенравной реки. Кто, когда и зачем построил его в таком труднодоступном месте и как он назывался при инках, никто не знает. Кто жил в этом городе и почему он был покинут, тоже неизвестно. Город красив и уникален своей сохранностью, конкистадоры до него не добрались, не тронули, не разграбили. Опустевший по неведомым причинам, он был взят в объятья джунглями и пребывал в безвестности до начала двадцатого века, пока его не открыл американский археолог-самоучка Бингем. Он искал другой затерянный и так и не найденный город Вилькабамбу, где инки якобы спрятали свое золото от конкистадоров. Бингем не нашел этот город и золото, зато открыл Мачу-Пикчу.

Фильм шел под тихую музыку, которая не мешала комментариям, она даже дополняла то, что мы видели, потому что была задумчивая, отрешенная, как природа Перу, как плывущие по небу облака и лежащие среди гор долины и селения. И я узнала эту музыку, я слушала ее в новогоднюю ночь, стоя под чужим окном. Это была моя музыка.

Главный герой фильма – город. Его назвали именем горы, на которой он притулился: Мачу-Пикчу – Старая гора. На семи квадратных километрах две сотни каменных построек: храмы, дома, склады, фонтаны. Пустые коробки домов. Соломенные крыши сгнили за пять столетий, а каменная основа цела. Знаменитая мегалитическая архитектура. Наклоненным внутрь стенам, трапециевидным дверям и окнам не страшны никакие землетрясения. Храм Трех Окон и Храм Солнца. Каменный астрономический инструмент – интиуатана, что в переводе означает – «место, где привязано солнце». Здесь в дни зимних и летних солнцестояний «ловили» солнце и совершали ритуалы. Вьются прихотливые улочки и часто заводят в тупик, все строения на разной высоте и соединены сотнями проходов и лестниц. А вокруг, укрепленные каменными подпорными стенками, яруса зеленых бархатных террас, где раньше росли кукуруза и картошка, а сейчас пасутся одинокие ламы.