Одинокий прохожий

Наш кружок состоял главным образом из людей или родившихся уже за границей, или выехавших из России детьми.

Время от времени на наши собрания приходили ы с именем, «мэтры», как мы их называли. Часто бывал Ю. К. Терапиано, очень редко Г. Иванов и Г. Адамович. Заглядывал Н. Оцуп, реже В. Смоленский, постоянно приходили А. Присманова и А. Гингер.

Чаше всех у нас бывал Георгий Раевский. Возглавляемые им собрания всегда проходили оживленно. Чуткое ухо Раевского не пропускало неправильностей, неточностей, избитых выражений. В особенности же не терпело фальши.

Георгий Авдеевич занимал у нас всегда «свое» кресло, просторное и глубокое, подстать самому поэту. Держался он всегда как-то величаво. Но величавость эта не была напускной, она была свойственна его природе. Она исходила от высокой, несколько тяжеловатой фигуры, от неторопливых движений, от осанки, от красивых крупных черт лица. За эту величавость в поэтических кругах Раевскому дали шутливое прозвище «олимпиец». Даже когда он горячился, он не терял какого-то внутреннего спокойствия. «Служенье муз не терпит суеты», — часто цитировал он.

Его критика всегда была по существу, очень точной, порой не без юмора. Помню, как один из начинающих поэтов, уже в летах, заявил нам, что его стихи написаны кровью и слезами, а принявшись читать, не мог разобрать собственного почерка. «Вы бы лучше писали чернилами, оно разборчивее», — сказал Раевский, улыбаясь одними глазами.

Георгий Авдеевич обращал большое внимание на эпитеты — «Они должны быть совершенно точными, незаменимыми, то есть такими, что если поставить какой-нибудь другой эпитет, всегда будет хуже», — говорил он. Эпитетам он советовал учиться у Ходасевича. И цитировал из его описания мюзик-холла:

И под двуспальныенапевы, на полинялыйнебосвод, Ведут сомнительныедевы свой непотребныйхоровод…

«А? Каково? — говорил он с восторгом. — Ведь здесь каждый эпитет как удар бича!»

Мне кажется, что ему вообще было свойственно желание наставить, помочь найти свою дорогу тем, кто в этом нуждался. Во многих своих стихотворениях он обращается к читателю как к другу, например:

Мой бедный друг, когда б ты видел, Как царственно и просто как, Наперекор твоей обиде, Сквозь холод слов твоих и мрак, Тебе на руки и на платье Ложится предвечерний свет, Как тихий отблеск благодати, Как окончательный ответ.

Раевский не раз нам говорил шутливо: «Помните, друзья мои, что буква Я — последняя буква в алфавите». За этой шуткой скрывался глубокий смысл. Личные переживания поэта должны быть близкими читателю, — быть или стать таковыми. Георгий Авдеевич в своих стихах почти никогда не говорит от первого лица, заменяя его собирательным «мы», как бы включая в свой мир других — «Соборной мудрости начало, Торжественное слово: мы!» — стоит в одном из его стихотворений. Личное становится общечеловеческим.

И видим мы — уже без обольщенья — Куда мы шли во мраке без дорог, — И вот теперь стоим в изнеможенье Над самой бездной… Да спасет нас Бог!

* * *

Что такое поэзия? Каковы ее задачи? Эти вопросы вставали перед каждым поэтом и каждый отвечал на них по-своему. Задача поэзии Раевского — утверждение жизни, ее ценности и радости, ее божественного начала и смысла. Ни у одного поэта не встречается столько стихотворений, вдохновленных чувством Бога, евангельскими образами: Бегство в Египет, — Никодим, пришедший к Иисусу ночью, — Петр, трижды отрекающийся от Христа, — Блудный сын, — Поклонение волхвов, или Чудесный улов — который Георгий Авдеевич любил читать. Стихи он читал очень хорошо, я сказала бы, вдохновенно, полузакрывая глаза в местах, наиболее его волнующих:

Мы целый день закидывали сети: Лишь ракушки да тина, — ничего. Но Ты сказал: «Закиньте!» — и как дети Послушались мы слова Твоего. С трудом из вод глубоких извлекли мы Великий Твой и трепетный улов. В тумане синем и неуловимом Уж не видать окрестных берегов. Лишь эта обличающая груда, Покорная велениям Твоим… И мы, свидетели прямого чуда, Как громом пораженные стоим. Всё замерло среди земного круга: Не шелохнутся воды, ветер стих, Лишь рыбы бьются сильно и упруго По доскам дна, у самых ног Твоих.

Даже в простых образах повседневной жизни Раевский прозревал иные. Вот к Георгию Авдеевичу «на огонек» зашел какой-то знакомый:

Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь, Но стакан и простое вино; Не в пурп урной одежде торжественный гость — В тесной комнате полутемно, И усталый напротив тебя человек Молчаливо сидит, свой же брат, И глаза из-под полуопущенных век Одиноко и грустно глядят. Ты наверное знаешь, зачем он пришел: Не для выспренних слов и речей. Так поставь же ему угощенье на стол И вина неприметно подлей. Может быть, от беседы, вина и тепла Отойдет, улыбнется он вдруг, — И увидишь: вся комната стала светла И сияние льется вокруг.

Эта христианская просветленность и есть, как мне кажется, отличительная черта поэзии Раевского. Некоторые его стихи — почти молитва. Постоянно встречается обращение к Богу: «О, Господи, много ли надо, чтобы стало легко и светло!» Или: «Господи, дай только сердцу силы помнить, что Ты и во тьме со мной!» Или еще: «Господи, что ж это? — Свет отошел!»

На вопрос, что такое поэзия? Раевский отвечает стихотворением:

Поэзия — не томный, лепет, Не темный бред, не грубый рёв, — Она — внезапный шум и трепет В огне рождающихся слов, Их радостное столкновение, Полёт, падение, полёт… Ее начало — изумленье, И музыка — ее оплот. Потом, когда остынет лава, Когда придет иль не придет Непрочная земная слава, — Душа по памяти найдет Тех, полных боли и тревоги, Незабываемых часов Как бы зажившие ожоги На теле неподвижных слов.

Георгий Авдеевич знал немецкий язык так же хорошо, как и русский, даже писал хорошие стихи по-немецки. Иногда он нам в кружке читал свои мастерские переводы. Помню, как чудесно звучали, переведенные на немецкий, стихи Блока. Сохранялась даже их музыка, их магия. Насколько мне известно, они, к сожалению, не были опубликованы, разве что в Германии, где Раевский провел последние годы своей жизни. Он работал там для немецкого радиовещания и телевидения, составляя пьесы и диалоги. Это занятие увлекало его, давало удовлетворение, он знакомил слушателей с русской культурой и положением верующих в СССР.

Десять лет назад Раевский скоропостижно скончался в Германии. Эта неожиданная смерть потрясла всех, знавших его. Судьба поэтического архива Георгия Авдеевича, его ненапечатанных стихов, мне неизвестна. Вероятно, все хранится у его жены-швейцарки, не знающей русского языка. Будем надеяться, что они когда-нибудь будут изданы.

Мне хочется закончить одним из любимых стихотворений Раевского. Он читал его всегда с особым подъемом и, в его передаче, оно звучало как торжественный гимн Вечному Свету: