Одинокий. Злой. Мой

Виктор посмотрел так, как будто только вспомнил о моем существовании.

— С этой чуть позже сам разберусь. — Он недобро прищурился, отпив из трубочки.

«Ну вот, теперь я еще и свидетельница убийства».

— Угу. Тогда надо решить, что делать с теми, кого я в подвале запер. В принципе, четверо там какая-то мелкая шушера. А вот еще один — с меткой Северного клана. С ним могут быть проблемы.

— Давай их тоже убьем, — легко предложил бес.

Я тяжело сглотнула, будто это мне вынесли приговор и готовились привести в исполнение.

Ну а что? Я такой же случайный свидетель, как и те несчастные, что заперты в подвале.

— Виктор, — Виталий произнес это строгим укоряющим тоном, если бы ситуация располагала к веселью, то, наверное, меня бы это позабавило. Вот только ситуация была совсем не смешной, а напрямую касалась моей жизни.

Виктор закатил глаза к потолку, тяжело вздохнул, так что горб его смешно дернулся. Страдалец, да и только.

— Ладно, — великодушно протянул он, — зелье забвения у нас есть? Разговаривать с ними, чтоб заставить молчать шантажом, я сейчас не в настроении.

— Сюда с собой только медикаменты брали. — Виталий почесал голову. — В столице тоже вряд ли есть, оно ж долго не хранится. Надо связаться с Фетом, пусть проверит запасы. Ну или сразу звонить, чтоб сварили. Самолетом сможем доставить? У нас всего пара часов, пока им еще можно будет поправить ситуацию. Кто там у тебя зельевар?

— Я зельевар, — пискнула я, едва поняв, о чем они говорят. — Я могу сварить это зелье, у меня с собой даже ингредиенты все нужные есть.

В доказательства попыталась достать рюкзак, который все еще висел у меня на спине, но охранники Виктора тут же перехватили мои руки, а один из них даже приставил мне к шее пистолет.

Я испуганно зажмурилась, тело начала бить крупная дрожь, дыхание стало поверхностным, неровным.

— Расслабьтесь, мальчики. Она действительно зельевар, — хмыкнул бес, и его охрана тут же выпустила меня из своей хватки. Облегчение, когда убрали пистолет, волной прошло по телу. — Что ж, Виталик, видишь, как удачно. Я тогда пойду пообщаюсь с нашим новым зельеваром, пока она готовит зелье, а ты последи тут, чтоб народ не буянил.

***

В первые минуты Платона охватил безысходный ужас. Полное отчаяние, сковывающее будто заклинанием обездвиживания. Тело перестало слушаться. Конечности онемели, и лишь сердце молотило в груди, стучало по ребрам. Во рту появился солоноватый вкус крови — кажется, Платон прокусил щеку. Это и вернуло его в чувства. Отрезвило. Заставило сосредоточиться.

Вдох-выдох. Приди в себя. Немедленно!

Он ощупал пальцами заколоченную крышку — чего, неужели гроба?! — и нервно сглотнул. В голове не укладывалось, как такое может быть.

Он потерял сознание?..

Его нашли на том заброшенном складе и посчитали погибшим, засунули в гроб и собрались сжечь?

Нет, не складывается. Платон приказал себе перестать паниковать, промотал в голове ситуацию заново, слово за словом, действие за действием. Водитель и начальник «Теневерса» (вроде того как раз звали Освальдом) говорили о трупах… в стенах тюрьмы. Они сказали, что сегодня трое умерших.

Нужно отталкиваться от этих вводных.

Тогда… его посадили за нарушение домашнего ареста, а затем он едва не умер в «Теневерсе», но ничего не запомнил? Полная амнезия как побочная реакция от проведенного ритуала?

Нет, полный бред.

Было только одно объяснение происходящему, но его Платон упорно откладывал подальше, не веря, что это может оказаться правдой.

Он. Не мог. Оказаться. В теле. Отца.

Это невозможно!

Машина тем временем ехала без особой осторожности. Платон не видел, но чувствовал ее движение: шелест колес, стук гравия по днищу. Её потряхивало на кочках, она замирала на поворотах. С покойниками особо не церемонились, водитель тормозил резко, и гробы елозили взад-вперед.

Он вновь ощупал крышку гроба, вдохнул и выдохнул. Воздуха пока хватало, но нужно было придумать, что делать дальше.

Не заживо же гореть.

«Пару дней назад отцу резко стало плохо», — вспомнились слова Дитриха. Уже тогда врачи намекали на скорую кончину.

Только вот в крематорий ехал не Серп Адрон, а его тело с заточенным внутри Платоном.

Даже сейчас отец умудрился обхитрить своих сыновей. Провернуть очередной финт.

Но как?!

Платон коснулся кожи лица. Аккуратно, словно она могла рассыпаться прахом под пальцами. Она была морщинистая, заросшая бородой. Чужое лицо, не принадлежащее ему. Слишком острый нос, впалые скулы, высокий лоб. Пальцы тоже чужие, грубые, менее чувствительные, узловатые.

Платон ощупывал лицо отца, и перед глазами рисовался его образ.

Ладно, он подумает над перемещением в его тело позже. Если выберется. Не сейчас и не здесь.

А ещё он видел будущее… точнее — собственную смерть.

Сработал отцовский дар? Вот он какой, получается? Не нужно прикладывать никаких усилий, даже задумываться о смерти?

Платон сглотнул, досчитал до десяти, сосредотачиваясь.

Он понимал, что нужно срочно выбираться наружу. Проще всего разломать гроб, прибить водителя как ненужного свидетеля и сбежать.

…Крышка гроба вылетает с хрустом. Машина тормозит от странного звука, и затаившийся Платон выскакивает из неё. Он посреди пустой трассы. Взгляд его мечется в поисках спасения, но единственное верное решение — скрыться в лесах. Затаиться.

Платон видит себя со стороны. Не себя — отца. Отцовское тело, изможденное, отощалое, постаревшее. Но понимает — это он сам.

От этого становится лишь жутче.

— Эй! Ты что, ожил?!

Водитель стоит в метре от него, смотрит настороженно, но не испуганно. Скорее — с легким возмущением. Мол, как ты мог передумать подыхать в мою смену?

— Прости, — сглатывает Платон, понимая, что должен кинуться на бедного мужика и переломать ему шею.

Иного пути нет.

Водитель оказывается проворнее. Он одним отточенным движением выбрасывает на землю артефакт-кристалл синего оттенка. Вспышка света на миг ослепляет Платона, а когда в глазах проясняется, перед ним стоит низенькая девчушка лет двенадцати, тонкая, как струна. У неё две белесые косички и строгий недетский взгляд.

— Статья сто тридцать третья. Совершение побега из «Теневерса», — произносит она монотонным старушечьим голосом. — Мера наказания — смертная казнь…

Платон дергается, поднимает вверх руки. Он объяснится, пусть его только выслушают. Это чудовищная ошибка. Недоразумение.

Он — не отец.

— Попытка оказать сопротивление арбитрам при исполнении, — бормочет девочка, ни к кому конкретно не обращаясь.