Одинокое путешествие на грани зимы

— Давай к нему подойдем, так вот иди…

Стрелок пошел, спотыкаясь о ветки и озираясь на Петровича, наконец тот замахал трубой: садись, мол. И все повторилось. Изюбрь снова вышел. Теперь он был осторожнее. Долго стоял в кустах, одну голову с огромными рогами было видно. До него было метров сто, Ефимов снял карабин с предохранителя, целился, но стрелять не решался, ждал, когда покажется весь зверь. Наконец бык вышел и встал на чистом. Ефимов затаил дыхание, навел на лопатку и аккуратно нажал спуск. Выстрела не было. Он давил сильнее, курок почти уперся в скобу — карабин не стрелял. Иван сполз за бревно, осмотрел предохранитель, он был спущен, и снова, осторожно высунувшись, поймал оленя на мушку. Потянул курок. Бык рыл копытом мох, крутил и тряс головой, потом замер. Ефимов, совершенно не понимая в чем дело, давил и давил все сильнее, выстрела все не было, и вдруг он грянул. Это было так неожиданно, что Иван сначала глянул на карабин, потом на быка. Тот ровно уходил, скрываясь за кустами.

— Что у тебя за карабин?! — кинулся Ефимов к Петровичу.

— Попал? — Петрович не видел быка.

— Да какое — попал! Что за спуск-то у тебя?!!

Много-много раз потом вспоминал Ефимов тот случай. И еще, видно, будет вспоминать. И этот красавец бык все будет стоять перед глазами. На самом деле ему невероятно повезло, что так все вышло и он хорошо видел быка. Чаще всего скрадывать и стрелять приходится в густом лесу. Три осени приезжал он потом к Петровичу, пока не добыл наконец. Не одну сотню километров намотал по тайге…

Но самое ужасное, что, став опытнее, он с горечью понял, что скорее всего тогда был не промах и он попал в быка. От расстройства он заявил, что промазал, снега не было, и они не стали внимательно искать кровь, но когда они двинулись в ту сторону, куда ушел бык, вскоре метров через пятьдесят-шестьдесят поднялись с лежек четыре оленухи. Скорее всего бык рухнул где-то недалеко от них, они решили, что он лег, это означало, что все спокойно, и поэтому не убежали после выстрела и охотников подпустили на двадцать-тридцать метров. Это невозможно было ни при каких других обстоятельствах. Они лежали потому, что лежал бык.

Всякий раз, когда ему вспоминается тот случай, Ефимов жутко досадует и расстраивается. Дело это серьезное, и тут есть о чем жалеть. Настоящий охотник любит зверя, и погубить его просто так, а тем более из-за своей неопытности, непростительно.

Иван бросил в уху семян укропа, пару лавровых листиков и снял котелок. Рядом с огнем поставил. Больше часа неторопливо кипела рыба — то, что надо. Порезал хлеб, ложку с миской поставил на буфет, нашел перец. Молодой, видно, подошел слишком близко, учуял дым и замолчал. Потом замолчал на горе. Ночь опустилась на лагерь, вокруг совсем ничего не стало видно. Тот, что за речкой, рявкнул пару раз коротко в черноте ночи и тоже затих. Стало слышно, как течет Лена, заплескивается легонько на камешки берега.

Надо позвонить домой, подумал Иван.

Он аккуратно достал трех дымящихся хариусов в миску, добавил юшки до краев, поставил на буфет. Сам сел на пенек. Чего-то все же ему не хватало. Дружков, наверное… Не то чтобы он как-то очень соскучился, просто уху все-таки лучше есть не одному. Особенно когда она удалась. Он ел в задумчивости, а поев, вдруг захотел спать. Не стал звонить, ему нечего было никому сказать, прикрыл уху сковородкой, прихватил ружье и заполз в палатку.

В одиннадцать они снова начали раскатывать над ночной тайгой свои песни, и молодой подходил еще ближе. Ефимов просыпался, засыпал под их могучие мелодии, потом снова просыпался, выходил, часы показывали полвторого. Было тепло, меж туч пробивался тусклый лунный свет, иногда по палатке начинал шуршать слабый дождь. Ефимов окончательно проснулся и лежал и слушал, слушал…

Охота

Иван пил кофе. После вчерашнего дождя все быстро подсыхало. Утро было отличное. Пламя костра спокойно стремилось вверх, от теплого прозрачного дыма колыхались бурые листочки ивы. Больше нигде листьев не было. Ни на тополях, ни на унылых тальниках, березы стояли облетевшие догола, готовые к зиме. Только елки, умытые дождем, выглядели весело. Как будто ждали снега. Им на снегу красивее, конечно…

Изюбрь закричал так близко, что почти напугал, Ефимов замер, ему казалось, что бык стоит на другой стороне реки, где-то в кустах и смотрит на него. Ему ответили, сначала молодой, коротковато и тонко, потом тот большой, на сопке, затрубил. Молодой пел так близко, что Иван не выдержал, взял на всякий случай ружье, проверил зажигалкой ветер — он был слабый и сбоку — и осторожно двинулся вдоль реки. На тропе было чисто, но он все равно смотрел, куда ставит ногу, и шел тихо. Слышал свое сердце. Метров через сто остановился и стал ждать.

— У-у-у-оу, у-уоу, у-юй, ю-ю-ю, — затянул молодой.

Он был близко. Ивану прямо виделось, как изюбрь, задирая голову к небу, втягивает в себя воздух, через напряженную, музыкальную узость губ и гортани, так, что даже слышен хрип слюны в углах рта. В горе запел большой. Иван напряженно ждал, когда ответит молодой — тогда его можно попробовать увидеть. Прозрачные капли ночного дождя висели на ветках, ветерок пошевеливал поникшую бурую траву. Сзади, за рекой, прокричал коротко и слабо. Молодой все молчал, а Иван просматривал тайгу и соображал: двигаться вперед, прямо на голос, или еще пройти берегом — по тропе идти было тише.

Так он простоял довольно долго, прислушиваясь к шорохам леса, Лена катила сзади с легкими всплесками, серенькие длиннохвостые синички перепархивали, обследуя кустарники на берегу и коротко посвистывая, Иван начал уже думать, что быки вообще перестали петь. Сел осторожно на поваленное дерево. Тайга молчала. Ворон где-то далеко гракнул-клёкнул несколько раз с эхом. И опять все стихло. Он еще посидел и, сморщившись на эту свою охоту, поднялся идти в лагерь.

Охотой надо либо заниматься, либо не заниматься — он в последние годы в силу разных других дел мало охотился, терял навыки, терял хорошую компанию товарищей-охотников, и это было грустной частью его жизни.

Сзади за рекой заревел бык, почти сразу ответил молодой, он был дальше, чем казалось, и охотник двинулся по тропе. Быки опять распелись, это было на руку Ивану. Река делала поворот, он крался тропой и всматривался — могло получиться так, что бык окажется в лесном мысочке на повороте, и его легко можно будет увидеть. Его изюбрь кричал чаще других, он был уже так близко, что у Ивана ноги отказывались идти.

Тропа выводила на небольшую поляну, Иван остановился, не выходя на чистое, и стал смотреть. Метрах в пятидесяти на некрутом склоне шаталось дерево. Небольшая листвяшка вдруг начинала трястись среди других спокойных деревьев. Бык терся о нее рогами. Он не бодался, но именно терся, иначе легко сломал бы дерево. Однажды во время такой охоты Ефимов наткнулся на место драки двух быков. В радиусе пятнадцати-двадцати метров все было изрыто, мох сорван, не было ни одного дерева в кулак толщиной, все либо вырваны с корнем, либо сломаны. На больших деревьях красовались глубокие отметины и рваные канавы от могучих рогов.

Его бык так ярился, что к нему можно было идти. И Ефимов, щупая ногой мох, двинулся. Краем поляны вышел к сухой, каменистой протоке. Ее было не перейти — слишком открыто и слишком близко к быку. Он присел на колено, не зная, что делать, и тут за протокой треснул сучок и появился изюбрь. Так же как и Ефимов, не вышел на открытое, а встал в кустах. Грудь, шея и голова с небольшими, в четыре сабли идеально симметричными рогами торчали из кустов. Изюбрь стоял замерев, только уши настраивались то на речку, то на лес. Он вдруг наклонил голову и начал, Ивану показалось, чесаться, но это была маленькая, метра три высотой, хлюпенькая листвяшечка, о которую изюбрь, изогнувшись, терся серединой головы, тем местом, где у него сходились рога, и вся поза его была неловкая. Шагов двадцать до него было. Бык не заметил, как Иван поднял ружье и прицелился. Чуть-чуть кустики мешали… но пуля через них проходила…

В горе протрубил «главный», бык поднял благородную голову в сторону сопки. Иван стал медленно опускать ружье, следя за отвернувшимся изюбрем, ремень карабина зацепился, он чуть потянул на себя… Сам Иван не слышал звука, куст едва вздрогнул, несколько дождевых капель сорвалось сверху, а изюбрь исчез. Почти беззвучно. Пару раз хрустнуло только, причем второй раз уже далеко. Это было потрясающе — большое, в три раза больше Ивана животное неслышно и мгновенно исчезло в тайге.

Ефимов собирался потихоньку. Укладывал просохшие вещи, посматривал на небо в надежде на погоду. Красавца быка вспоминал, улыбался и думал, что как ни верти, а без выстрела нет охоты.