Одлян, или Воздух свободы: Сочинения

После ужина в отряд пришел дпнк и велел Петрову собираться на этап. Наконец-то его вызывали в заводоуковскую милицию. Глаз попрощался с ребятами и на вопрос, для чего его забирают, ответил:

— На переследствие.

Ему завидовали.

На взросляк из седьмого отряда уходил всего один парень, Чернов, и Глаз с ним потопал на вахту.

Часть третья Не стрелять — бежит малолетка!

1

«Воронок» трясло на ухабах. Все мысленно прощались с зоной — будь она проклята — навсегда. Глаз торжествовал: «Я вырвался из Одляна! Из этого кошмара! Из этого ада! Сосите все…!!! Месяц-другой потуманю вам мозги. — Глаз вспомнил Бородина. — Все равно вам меня не раскрутить. Не расколоть. Не выйдет! А потом везите назад. Про-ка-чусь!»

Вот и станция.

В окружении конвоя ребята подошли к «Столыпину». Кто-то сказал конвою «прощайте», кто-то «до свидания». Глаз промолчал и залез в вагон последним.

Его закрыли в купе к модно одетому парню.

— С зоны? — чуть улыбаясь, спросил он Глаза.

— Аха.

— На взросляк?

— Нет, я еще малолетка.

— А куда тебя?

— Сам не знаю.

— Ну, как там, в зоне?

— Как? — Глаз помедлил с ответом и подумал: «Сам, наверное, был на малолетке, а сейчас по взросляку капает»,— и потому сказал: «В зоне как в зоне».

— Что, пацанов прижимают?

— Прижимают.

— Кто?

— И актив, и воры.

— Что, за себя постоять не могут?

— Постоишь… Ты был на малолетке?

— Не-е. — Парень помолчал. — А если я, к примеру, знаю самбо. Полезет один, я ему руку сломаю. Полезут много — я к стенке стану. Попробуй — напади!

— Нападут. Можешь не сомневаться.

Глаз проболтал с парнем до самого Челябинска. И лишь перед тем как выходить, узнал: парень — малолетка.

Только с воли. Попал за драку. Парень коренастый. Веселый. И самонадеянный.

В челябинской тюрьме этап помыли в бане. И Глаза бросили к малолеткам. Все шли на зоны. Утром, когда повели на оправку, у Глаза начался понос. Мыло подействовало. Через несколько часов Глаз валялся в тюремной больничке и жалел, что не сменялся с ребятами одеждой.

В палате балдел один. Окна выходили на тюремный забор. За ним стояли многоэтажные дома. Верхние этажи из окна видно.

Вечером, когда в окнах загорался свет. Глаз с жадностью наблюдал за ними. Там, за окнами, идет вольная жизнь. Кто-то празднует день рождения, кто-то закатывает свадьбу, кто-то просто, без всякой свадьбы, целует девушку и кладет на кровать.

Ах, как Глазу хочется на волю, и зачем только его положили в палату, окнами выходящую на улицу. Будто тюремное начальство дразнит: смотри, люди за забором хорошо живут, а ты, вор-парнишка, лежишь в тюремной больнице. Тебе тоже надо быть на свободе, ты — человек, но тебя на свободу выпускать нельзя. Не исправился. Чего доброго, опять ограбишь. Если тогда не убили учителя, сейчас двоих замочите.

Глаз положил подушку так, чтобы лежа видеть окна домов. Он отдыхал. Одлян позади. Можно и расслабиться. Над ним ни рогов, ни воров.

Одно плохо: курево кончилось. А попросить нельзя. Не дадут. В палате не курят.

Наступило 31 декабря. Сегодня люди будут встречать Новый год.

День прошел медленно. Вечером, когда засветились окна, с жадностью стал наблюдать за ними. Люди подходили и задергивали шторы. Готовились к Новому году.

«Что сейчас делает Вера? Тоже, наверное, накрывает стол и задергивает шторы. Праздновать будет дома или с подругами? А может, с ребятами в компании?.. Хорошо бы сейчас на нее взглянуть. Хоть бы на фотографии. Но нет у меня фотки. В эту новогоднюю ночь, может быть, кто-то ее поцелует». Глаз уткнулся в подушку.

«Наверное, двенадцать…» Налил в кружку воды, мысленно чокнулся с Верой, залпом выпил и закурил последнюю сигарету.

Прошло пять дней. В больничке ему надоело. Скучно. Курева нет. И как-то сказал медсестре:

— я могу сам себя вылечить.

— Как? — спросила медсестра.

— Принесите марганцовки.

Медсестра принесла жидко наведенный раствор. Он выпил.

На другой день при обходе сказал врачу;

— Я выздоровел.

У него взяли анализ и сказали, что еще будет лежать. Но как не хочется!

И тогда стал часто стучать в кормушку, вызывая врача. Говорил, что здоровый. Но его из больницы не уводили.

Он стал грубо разговаривать с обслуживающим персоналом, покрикивать на дубака, без всякого дела стучать в кормушку и петь песни. Это подействовало на надзирателей. Он им надоел, и его отвели в камеру. В камере он сменялся одеждой, переночевал ночь, и его забрали на этап, в Свердловск.

В свердловской тюрьме Глаза закрыли в камеру к взрослякам. «Не буду говорить, что я малолетка. Разберутся — переведут».

Камера — огромная. Глаз ни разу в таких не сидел. В ней человек полтораста. По обе стороны двухъярусные нары. Но спали зеки и под нарами, это был как бы первый ярус.

Дым стоял коромыслом. Многие взросляки ходили от духоты в трусах.

Глаз как вошел в камеру, так и остановился возле дверей. Все места заняты. Положив матрац на пол, закурил. К нему подвалил до пояса раздетый парень.

— Откуда будешь? — спросил он.

— Из Тюмени.

— Из Тюмени, — повторил парень и отошел.

Этапники просочились сквозь заключенных и заняли места на полу, кто где мог. Положили матрацы на пол, и кто сел на них, кто стоял рядом.

— С Тюмени кто есть? — раздался голос в конце камеры.

«О, земляк»,— подумал Глаз и продрался сквозь заключенных.

— Кто с Тюмени спрашивает?

— Я, — сказал мужчина лет тридцати, сидящий с краю на нарах.

Он до пояса раздет и оценивающе смотрит на Глаза. Раз молчит. Глаз спросил:

— Ты с Тюмени?

— Да, — ответил мужчина, затягиваясь сигаретой и улыбаясь.

Вокруг него сидело несколько парней, тоже раздетых до пояса.

Видя, что мужчина молчит. Глаз опять спросил:

— А где ты жил?

— По Российской, — ответил он и улыбнулся.

— Я не знаю такой улицы.

— Как не знаешь? «Российская»— в каждом гастрономе.

Ребята засмеялись.

Глаз понял, что его разыграли. И дошло также до Глаза, что в каждом гастрономе — водка «Российская».

— Откуда идешь? Из Тюмени? — спросил мужчина.

— Из Челябинска. В Тюмень.