Одлян, или Воздух свободы: Сочинения

— С малолетки?

— Аха.

— На взросляк?

— Нет, я малолетка.

— А как же тебя к нам закрыли?

— Этап большой. А я малолетка один. Вот и не разобрались.

Глаз сел на матрац и огляделся. Спать негде. В камере гул. Одни разговаривали, другие брились. Кто-то оправлялся в туалете. Нет, в этой камере сидеть невозможно. И Глаз сказал мужчине:

— Здесь даже спать негде. Пойду дубаку постучу. Скажу, что малолетка. Пусть переводят. А то всю ночь придется кемарить на матрасе.

— Давай, конечно. На малолетке хоть на шконке будешь, — поддержал мужчина.

Глаз взял под мышку матрац и продрался к двери. Постучал.

— Чего? — открыл кормушку дубак.

— Старшой, меня по ошибке закрыли сюда. Я малолетка.

— Малолетка? Что ты сразу не сказал? Сейчас. Как фамилия?

— Петров.

В камере малолеток свободные места, и Глаз лег на шконку.

Дня через три этап. Теперь на Тюмень.

В тюменской тюрьме его посадили в камеру к осужденным.

— Парни, а Юрий Васильевич работает? — спросил Глаз.

— Работает, — ответили ребята.

Юрий Васильевич — воспитатель. Добряк, его все пацаны уважали. Глаз постучал в кормушку.

— Старшой, я только с этапа. Мне Юрия Васильевича надо. Позови. Очень прошу.

«Сегодня пятница. Значит до понедельника просижу в камере осужденных. А осужденным положены свиданки. Мне во что бы то ни стало надо встретиться с сестрой. Пусть передаст Мишке Павленко, чтоб молчал, о чем бы его в милиции ни спрашивали. Из падунских Мишка один знает, что Герасимова грабанули мы».

Перед ужином пришел воспитатель.

— Кто вызывал?

— Я, — подошел к нему Глаз. — Здравствуйте, Юрий Васильевич.

— Здравствуй. Как фамилия, я забыл.

— Петров.

— Ты что, Петров, из колонии к нам?

— Да.

— Зачем тебя вызвали?

— Сам не знаю.

— Чего хотел?

— Юрий Васильевич, вы не зайдете к моей сестре? Она живет на Советской, в доме, где милиция. Передайте ей, пожалуйста, пусть она завтра придет ко мне на свиданку.

— Мне сегодня некогда. Я живу в другой стороне. Обещать не могу. Но если будет время, зайду.

— Я письмо написал, если не зайдете, бросьте в почтовый ящик.

Воспитатель ушел, оставив Глазу надежду.

На письмо Глаз не надеялся. Оно придет, самое раннее, завтра в обед, а сестра может уехать на выходные в Падун. А в понедельник — поздно.

Томительно, в ожидании свиданки, прошла для Глаза суббота.

Сестра не пришла. «Значит, Юрий Васильевич не зашел. Значит, пролетел со свиданкой»,— думал Глаз, лежа на шконке.

Два дня он отдыхал после этапа. Отсыпался.

В понедельник после обеда пришел Юрий Васильевич. Как и в пятницу, в белом полушубке.

— Вот что, Петров, я к сестре зайти не смог. Бросил письмо. Тебя сегодня переведут в камеру к подследственным. Вызвали тебя по какому-то делу. Так что свиданки не будет.

Воспитатель поговорил с ребятами и ушел, а Глаза вскоре забрали с вещами и со второго этажа повели на третий и закрыли в камеру к взрослякам. Подследственным.

Камера маленькая, всего три шконки, а жило четверо.

Глаз познакомился. Рассказал, что пришел с зоны. Зачем — и сам не знает.

Толя Панин — лет двадцати с небольшим, сидел за убийство. Шел по второй ходке. Трое других — за мелкие преступления.

Лысоватый мужчина, лет тридцати пяти, сидел за воровство. Он казался старше своих лет. Глаз назвал его отцом, и он обиделся.

— Какой я тебе отец. Я еще молодой. Зови меня Дима.

Дима Терехов — весельчак, часто шутил, говорил тихо, будто кто мог подслушать. Он сидел давно, следствие затянулось, и Дима ходил в трико и домашних тапочках. К тюрьме, чувствовалось, привык.

Толя Панин попал недавно. Шел в несознанку и был спокоен. Часто вспоминал волю и речь пересыпал лагерными поговорками.

В камере скукотища. Взросляки книг читали мало. Глаз взял одну, покрутил, прочитал предисловие, увидел, что нет картинок, и положил.

На третий день Глаза вызвали к Куму. Глаз зашел, поздоровался и сел на стул. Это был тот же Кум, у которого он прикинулся дураком, а в конце в припадке задергался.

На этот раз Кум находился в другом кабинете. Посмотрев на Глаза, вспомнил и сказал:

— Да, разыграл ты меня тогда. Я и вправду подумал, что у тебя не все дома. — Кум помолчал, с любопытством разглядывая Глаза, и продолжил;— Сейчас составим протокол. Как и при каких обстоятельствах ты оказался свидетелем преступления. — Кум протянул бланк. — За дачу ложных показаний — распишись.

Глаз расписался и обрисовал несуществующих мужчин, совершивших разбойное нападение на Герасимова. Чтоб не сбиться при частых допросах, описал их похожими на Робку, Генку и его самого — в основном цветом волос и ростом.

В камере рассказал, куда вызывали. В конце добавил, что дал подписку за ложные показания.

И Дима сразу:

— Ты что, свидетелем по делу, проходишь, раз дал подписку о даче ложных показаний?

Вот и влип Глаз, но сказал:

— Шьют мне сто сорок шестую. А я не совершал. Рассказал, что знал. Я, собственно, не участник, и не свидетель. Пусть крутят, как хотят.

О своем деле Глаз не говорил. Да и никто о преступлении не болтает, особенно те, кто идет в несознанку. Вдруг в камере утка. Не дай бог.

Прошел месяц, как Глаза увезли с зоны. За это время он отдохнул от Одляна. В зоне казалось, что разучился смеяться и смеяться больше не будет. Но за месяц он стал таким же, каким был на свободе, — все нипочем. От трубы — тюремного телефона — почти не отходил.

Как-то после отбоя Глаз подошел к трубе и постучал. Захотелось поболтать с земляком.

— Прекрати стучать! Кому говорят! Отбой! — Дубак несколько раз подходил к камере.

А Глаз как взбесился. Назло дубаку взял валенок, приставил его к трубе будто кружку и кричал в него, вызывая камеры.

Надзиратель требовал прекратить безобразие, а Глаз вопил:

— Ты, дубак, дубина дубиноголовая! Ты что, не видишь, я кричу в валенок! А по валенку разве можно переговариваться? А? Чего зенки вылупил? Канай отсюда!

Явился корпусный, приземистый, с шишкой на скуле. Глаз помнил его по прошлому году.