Одлян, или Воздух свободы
Шрифт:
Жизнь в камере текла однообразно. Глаз от скуки подыхал.
На столе, на боковине, он решил вырезать свою кличку. «Если я вырежу «Глаз», то падунские, если кто попадет в эту камеру, не узнают, что Глаз — это я. Если вырежу старую кличку «Ян», те, кто сейчас меня знает, тоже не будут знать, что здесь сидел я»,— подумал Глаз и, отточив свою ложку о шконку, принялся вырезать огромными буквами через всю боковую стенку стола объединенную кличку ЯН—ГЛАЗ. Глазу оставалось отколупнуть от фанеры точку, как открылась кормушка и надзиратель рявкнул:
– Что ты там царапаешь, а?
Глаз вскочил и, повернувшись к дубаку, закрыл собой стол.
– Я не царапаю. Я мокриц бью. Одолели, падлы. Старшой, когда на тюрьме мокриц не будет? Житья от них нет. Позавчера мне в
Старшой промолчал.
– На одного, знамо дело,— ответил за него Глаз.— А хрена ли тогда эти твари лезут жрать мою баланду? Я до начальника жаловаться буду. Нельзя обижать малолеток. Или я всех мокриц на тюрьме перебью и мне зеки спасибо скажут, или мокрицы доконают меня. Ну что, старшой, скажи: есть справедливость на свете? Кто для тебя важнее — я или мокрица?
– Про мокриц заливаешь, а сам на столе что нацарапал?
– Ничего не нацарапал, это я, старшой, целый полк мокриц на столе распял. И составил из них свою кличку, Видишь — Ян Глаз. Они когда засохнут — отвалятся.
– Сейчас я напишу на тебя рапорт за порчу имущества — и пойдешь ты в карцер к мокрицам. Там их побольше, чем в камере.
Время в карцере шло медленно. Мокриц — больше. Но мокриц Глаз не бил. Противно было.
– Вы, падлы, тоже в карцере сидите. Всю жизнь притом. Ну и живите,— сказал он вслух мокрицам, потому что разговаривать было не с кем.
На пятые сутки в карцер к Глазу заглянул воспитатель.
– Юрий Васильевич,— атаковал его Глаз,— что меня к взрослякам садят? У них там скукотища. Делать абсолютно нечего. Да и поговорить не с кем. Вот я и попал в карцер.
На другой день Глаза привели к малолеткам. Камера была большая, но в ней сидели всего пять пацанов. Глаз у порога не остановился, а прошел к свободной шконке, бросил на нее матрац и только тогда поздоровался:
– Здорово, ребята!
Парни поздоровались тихо.
– Курить есть?
Ему протянули пачку «Севера»,
Он сделал несколько сильных затяжек, и камера поплыла. Кайф! Пять суток не курил. Он сел на шконку. Навалился на стену. Пацаны стояли посреди камеры и глядели на него. Все были по первому заходу и не видали, чтоб новичок так шустро в камеру заходил. Ясно, этот парень по второй ходке.
– Ну что стали? — сказал Глаз.— Садитесь. Моя кличка Глаз. Ваши кликухи?
Двое сказали клички, а трое назвали имена.
Через несколько дней Глаз сказал:
– Когда же новичков бросят? Хоть бы пропиской потешились.
– Сейчас прописку не делают. Запрет бросили.
– Кто бросил?
– Осужденка.
– Это херня, что они запрет бросили. Вот придет новичок, будем делать прописку.
– Смотри, Глаз, попадешь потом в осужденку, дадут тебе за это.
– Кто даст?
Ребята назвали самых авторитетных из осужденных.
– Я из них никого не знаю. А делать прописку — будем. За это отвечаю я.
Чем развлечься? И Глаз заставил маршировать по камере самых тихих пацанов. Один взял швабру и водрузил на плечо, как винтовку. Глаз сидел на шконке и командовал.
Новичков не бросили, а Бене пришла посылка. Глаз закрутился вокруг стола.
Полакомившись, ребята завалились на шконки. Глаз задремал и услышал: в коридоре дежурный бренчит ключами. Он поднял голову и посмотрел на дверь. Она отворялась. «Хорошо, если новичок», — подумал Глаз.
– Петров, с вещами.
«На этап, что ли?» Глаз быстро собрался и пошел за дежурным.
– Заходи.— Дежурный открыл одну из камер.
Камера такая же большая, как и та, из которой его перевели, только в этой полно народу.
– Здорово, ребята.
Глаз бросил матрац на свободную шконку и оглядел пацанов. Их было пятнадцать.
Малолетки в основном тюменские. Из районов всего несколько человек. Сидели за разное. Один — Сокол — за убийство. Трое за разбой. Двое за грабеж. Были и за изнасилование и за воровство. В камере в основном шустряки.
Про зону Глаз им рассказал в первый день, а на другой показал, как в зоне заправляют кровати. Парни потренировались. Получилось
неплохо. В этот момент зашел воспитатель, Юрий Васильевич.– Вот это я понимаю, заправка дак заправка. Как в армии. Это ты, Петров, показал?
– Я, Юрий Васильевич.
– Вот держите такой порядок, полы помойте со скребочком, и будет у вас передовая камера. Только порядок не нарушайте.
Воспитатель поговорил с ребятами и ушел, а они спросили Глаза, как ставят моргушки.
– Это надо на ком-то показать.
– Эй, Толя,— крикнул Сокол,— иди сюда!
Толя был высокий, крепкий, но забитый деревенский парень. Сидел он за изнасилование. В камере был за козла отпущения. Жизнь в тюрьме для него была адом.
Глаз поставил Толю посреди камеры. Одного из ребят на волчок, чтоб дубак не заметил, и, согнув концы пальцев, закатил пацану моргушку. Раздался хлопок. Пацаны заликовали. Всем захотелось попробовать. Самые шустрые стали ставить Толе моргушки. У кого не получалось, пробовали второй раз. Толя не выдержал и сказал:
– Парни, у меня уже голова болит. Не могу больше.
С красным, набитым лицом он лег на шконку и отвернулся к стене.
Вечерами перед отбоем Глаз читал стихи. Лагерные. Кончались лагерные — ребята просили, чтоб читал любые, хоть даже из школьной программы. Глаз помнил все.
Ребятам особенно нравился «Мцыри».
– Глаз,— орали пацаны, когда Глаза забирали на этап,— возвращайся быстрее, мы без тебя от скуки подохнем!
Он попрощался со всеми за руку и под оглушительные вопли покинул камеру.
Насмотревшись на полосатиков и на крытников [10] и наслушавшись воровских историй, Глаз прибыл в КПЗ.
3
В заводоуковском КПЗ заключенных — полно. Но место на нарах Глазу нашлось. Он расстелил демисезонное пальто, в изголовье положил шапку и лег. Он был уверен, даже больше чем уверен, что Бородин его расколоть не сможет. Он может колоть только в тех случаях, когда по делу проходят несколько человек. А Глаз сейчас один. «Грабителей было трое. А я один. Тебе, Федор Исакович, надо найти еще двоих. Как ты их найдешь? Робка сидит в зоне. Ты на него не подумаешь. Вызывать его с зоны просто так не будешь. Чтоб его вызвать, должны быть улики, а у тебя их нет. Нас с ним разделяют тыщи километров. Он есть на свете и одновременно его нет. Значит, с Робкой, Федор Исакович, глухо. Как в танке. Теперь остается Генка. Но и Генки в Падуне нет. Он в Новосибирске. В училище. С Генкой, значит, тоже в ажуре. Тебе его голыми руками не взять. Ну пусть он приедет на каникулы весной и ты решишь допросить его и даже попрешь на него буром — у тебя ничего не получится. Генка тоже не простачок. Он не дурак раскалываться. Если он колонется, ему срок горит, да и немалый. Значит, с Генкой тоже все железно. Насчет его беспокоиться нечего. Ну а насчет меня? Ну а насчет меня ты, Федор Исакович, знаешь, я не сознаюсь даже в тех случаях, когда на меня покажут несколько человек. Скажу — они брешут. Да и кто на этот раз может на меня показать? Нет таких. Конечно, есть Мишка Павленко. Он один знает, что это преступление совершили мы. А что, если Бородин вызовет Мишку и нажмет на него, скажет, нам все известно, так и так, признавайся, а не то и ты их сообщником будешь? Да, Мишка может напугаться, не выдержит и расколется. Очень плохо, что в тюрьме свиданку с сестрой не успел получить. Надо будет у Бородина свиданку просить и шепнуть сестре насчет Мишки, пусть предупредит, чтобы молчал».
Note10
Полосатики, или особняки, — особо опасные рецидивисты, отбывающие наказание в колониях особого режима. Они носят специально для них сшитую одежду в полоску. Режимы в колониях для взрослых введены в 1961 году. Крытники — отбывающие наказание в специальных тюрьмах за тяжкие преступления, особо опасные рецидивисты, а также заключенные, кому за систематическое нарушение лагерного режима режим содержания заменен на тюремный.