Одлян, или Воздух свободы

– Настроение бодрое, еще сутки остались. А откуда ты знаешь, что я в пятом сижу?

– Мне дубак сказал, когда вел.

– За что тебя?

– Если б ты знала, за что,— Глаз засмеялся,— из-за тебя.

– Я серьезно спрашиваю.

– Я на прогулке перелазил через стену к женщинам.

– А ты отчаянный. Сколько тебе дали?

– Пять суток.

– Что мало?

– Я малолетка.

– Осужденный?

– Нет, под следствием. А тебя за что в карцер?

– Да в камере там…

– А в тюрьму за что попала?

– Гуляли у подружки. Пришел ее сосед. Мент. Следователь. Сел с нами. Начал ко мне приставать. Я его бутылкой по голове.

– Пустой?

– Полной.

– Ты тоже по малолетке?

– Нет. Мне девятнадцать.

– Скоро суд?

– Скоро.

– Хватит разговаривать! — закричал дубак.

– Старшой, мне сегодня положено.

– А я говорю — хватит. А то еще пять суток добавим.

Дубак ушел.

– Девушка, тебя как зовут?

– Люся.

– Меня Коля. Будем знакомы. Ты откуда сама?

– Из Тюмени.

«Наверное, красивая, раз следователь клинья бил».

– Люся, а ты смелая девушка, молодец.

– А ты, раз перелазил через стену, чересчур отчаянный.

– Люся,— как можно нежнее сказал Глаз.

– Что?

– Ты хотела б, чтоб меня к тебе посадили?

– Очень. Но это невозможно.

– Сильно хочешь?

Люся молчала.

– Спрашиваешь. Еще как.

– Я сейчас стену сломаю. Ты только отойди от нее, а то кирпичами придавит.

– Ты, парень, огонь. Но не горячи себя, так лучше.

– Камбала, хватит кричать,— тихо сказал, открыв кормушку, дубак.— Если молчать не будешь, я скажу Люсе, что у тебя один глаз.

Глаз чуть не заплакал. Давно, еще в Одляне, он решил, что, когда освободится, замочит двух козлов, выстреливших ему в глаз.

Вечером, когда дубаки сменились, Глаз опять заговорил с Люсей. Почитал ей стихи, а ее попросил спеть песню. У нее был высокий голос, и петь она умела.

– Коля, когда освободишься, можешь в гости зайти.

– Люсенька, я не знаю, сколько мне дадут. У меня статья сто сорок шестая. Дадут около десяти. Ты меня сто раз забудешь.

На следующий день Люсю из карцера освободили. Она крикнула Глазу: «До свидания!» — и застучала каблучками по бетонному полу.

После карцера Глаза бросили в камеру, рядом с той, где он сидел с Чингизом Козаковым, заместителем начальника строительного управления. В камере — три взросляка. Глаз занял четвертое место. Два остались свободными.

Чернявый, с седеющими волосами взросляк на воле работал управляющим трестом. Его посадили за взятки. Дали три года. Прокурор опротестовал, и теперь у него шло переследствие. По всему выходило, что на второй раз ему дадут больше. Но он надеялся, запутывая следствие, освободиться вообще. Несколько свидетелей дали противоречивые показания. Этим он и воспользовался вбив в следствие клин.

Второй подследственный — двадцатипятилетний студент последнего курса тюменского медицинского института Костя Кобзев сидел тоже за взятки. Он — подельник Чингиза Козакова. Костя был связующим звеном между начальником управления Ипатовым, его заместителем Чингизом Козаковым и людьми, дающими взятки. Большие деньги проходили через Костю, и солидные суммы оседали у него. Посредником он стал благодаря отцу. Отец в свое время в Тюмени занимал высокую должность. Теперь отец на пенсии, и Костя по старой дружбе приводил к Ипатову и Козакову людей, искавших легковые машины, мотоциклы и другие дефицитные вещи.

Глаз с Костей, так же как и с Чингизом, подружился и рассказал, что сидел с его подельником.

– Так это ты барабанил в двери и кричал? — спросил Костя.

– Бывало, — ответил Глаз.

Третий заключенный сидел за неуплату алиментов. Это был прораб Иван Иванович Кичко, мужчина в годах, ленивый на вид, молчаливый.

Все взросляки шикарно одеты. У всех пальто с каракулевыми воротниками. Шапки у двоих — каракулевые, у Кости — ондатровая.

Когда камеру вели на прогулку, Глаз в этом обществе казался лишним. Одет он был в застиранную фуфайку и такую же шапку.

Взросляки и в тюрьме достоинства не теряли. Они медленно спускались с лестницы и медленно поднимались.

Как-то они шли на прогулку, а Глаз отстал. Двое работников хозобслуги, увидев представительных мужчин, поздоровались, низко кивнув головами. Хозобслуга подумала, что это какое-то начальство.

Однажды в тюрьму пришла комиссия во главе с начальником управления внутренних дед Нытиковым. В камеру первым вошел начальник тюрьмы, подполковник Луговской, лет пятидесяти, с белыми длинными волосами, зачесанными назад, а за ним свита во главе с комиссаром. Оглядев заключенных, Нытиков увидел Костю и, сделав к нему шаг, протянул руку. И они, на удивление зеков и комиссии, пожали друг другу руки.

Комиссар спросил, есть ли жалобы. Но жалоб не было, и комиссия удалилась.

– Костя, — заорал Глаз, — а почему Нытиков со мной не поздоровался? Стучи, пусть вернется и отдаст мне честь.

Костя улыбнулся.

– Правда, а откуда тебя Нытиков знает?

– Мы с ним в одном доме жили.

– А где Нытиков живет?

– Наш дом стоит на углу Хохрякова и Володарского, это рядом с управлением внутренних дел. Буквой гэ, знаешь?

– Нет. Вот когда освобожусь, зайду к тебе в гости.

В этой камере Глазу баловаться не хотелось. Он, как и взросляки, целыми днями валялся на шконке. Единственное его занятие — тюремный телефон. Однажды по трубе Глаз услышал:

– Доктора позови,

– Доктор, Костя, тебя на провод.

На тюрьме у Кости была кличка Доктор.

– Кто спрашивает?

– По поручению Ипатова.

Доктор, подумав, сказал:

– Не буду я разговаривать. Пусть тебе скажет.

Выслушав, Глаз залез на шконку.

– Костя, Ипатов просит, чтоб ты брал все на себя. Он гарантирует, что поможет освободиться досрочно, подогреет деньгами.

– И все? — спросил Доктор.

– Все.

– Ишь чего захотел. Я не собираюсь за него срок тянуть.

Скоро Костю вызвали на допрос к следователю. Вернувшись, спросил разрешения у дубака вынести парашу. Сегодня Костя — дневальный. У этой камеры — привилегия: окна выходят на солнечную сторону, и можно выносить парашу в любое время.

– Глаз, — попросил Доктор, — помоги мне.

В туалете Доктор быстро заговорил:

– Следователь сказал, что знает о разговоре по трубе. У нас в камере подсадка.