Одлян, или Воздух свободы

– Тогда надо писать заявление. Прохор, ты вчера писал заявление, куда карандаш сунул? — спросил Глаз мужчину.

– Да ты же назад забрал, — ответил Прохор.

– А-а, я забыл.

Глаз прыгнул на нары. Вытащил из щели карандаш и спросил:

– Бумага осталась?

– Нет, — сказал Прохор, — я вчера последнюю использовал.

Глаз подбежал к двери, стукнул в нее и крикнул:

– Дежурный, нам нужен Морозов.

На крик пришел Морозов.

– Чего орешь? — спросил он, не открывая кормушку.

– Валентин, новенький на базар просится, дай бумаги заявление написать? Ты подпишешь заявление? Отпустишь на базар?

– Отпущу. Пишите заявление, — пробасил Валентин, принес лист бумаги и просунул в щель над дверью, — держи.

Глаз взял лист и вручил его Толе; тот, сев у нар на корточки, приготовился писать.

Глаз закурил и сказал:

– Пиши: Начальнику КПЗ заводоуковского РОВД старшему сержанту Морозову от новичка Минского Анатолия, напиши свое отчество, ранее проживавшего в Падуне по улице такой-то, так, поставь свой номер дома, а теперь попавшего за мелкое воровство. Точка. Заявление. Я, нижеподписавшийся, обязуюсь до темноты сходить на городской базар и продать кой-какие вещи, которые есть на мне и которые мне дадут, дадут сокамерники, и на вырученные деньги купить еды, так как она у нас кончилась, и курева, так как оно на исходе. На улице обещаю не хулиганить, к прохожим не приставать, а также даю слово в чужой карман на базаре не залезть, спиртного не выпивать и в указанное время, до наступления темноты, вернутьсн в КПЗ.

Так, нужны два поручителя, поавторитетнее. Пиши: за меня ручаются Шапкин Геннадий Максимович и Вершков Петр Спиридонович. Подписывайся: к сему Минский. Так, Геннадий, Петр, распишитесь, — обратился Глаз к мужикам, чьих имен и фамилий не помнил.

Мужики стали напутствовать Толю, чтоб он все исполнил.

– Я все сделаю. Я раньше приду.

– Хорошо, — сказал Глаз, — какие вещи дадим?

Камера пришла в движение. С нар стащили одежду, лишь дед не отдал зимнее пальто.

– А как же он понесет, — обратился к зекам Глаз, — надо у Валентина мешок какой-нибудь попросить. — Валентин, — заорал Глаз, — на заявление.

Пришел Морозов. Глаз просунул в щель заявление и спросил:

– У тебя мешок или матрасовка найдется? А то как он вещи потащит?

– Мешка нет. Матрасовка та, старая, есть. Глаз думал — Валентин шутит, но тот принес старую грязную матрасовку. Глаз прыгнул на нары, просунул ее через решетку на улицу и вытряс. В матрасовку склали вещи, и Глаз крикнул:

– Валентин, готово!

Морозов стоял у дверей и слушал. Он открыл дверь, и Толя вышел. Камера замерла.

Видя, что Минский прет на выход, Валентин открыл двери соседней камеры и крикнул:

– Минский, сюда!

Толя обернулся.

– Сюда, куда попер!

Толя подошел. Морозов пнул его по заднице, наполовину прикрытой матрасовкой, и, крепко обругав, захлопнул дверь.

Обе камеры взорвались от смеха, и Морозов стал успокаивать.

Глаз попросил вещи назад, но Морозов сказал:

– Поваляйтесь на голых нарах и отдай мне карандаш, а то обыск сделаем.

Глаз отдал.

Из соседней камеры Роберт крикнул:

– А мы вещи у вас купили. Мы их сейчас расстелем, и нам будет мягко.

Зеки просили вещи у Морозова, но тот до самой оправки так и не отдал. Один дед валялся на зимнем пальто, посмеиваясь.

– Хороший вы базар себе устроили, — отдавая вещи, сказал Морозов. — Еще будете кого-нибудь посылать?

– Валентин, посади Минского к нам, — попросил Глаз.

– Не посажу. Ты его заездишь.

Не удалось Глазу забрать у него вещи и узнать падунские новости.

«Ничего», — подумал Глаз и крикнул в окно:

– Роберт! Прыгни на трубу. Цинкануть надо.

Глаз взял кружку, прислонил к батарее отопления и сказал:

– Оберите там Толю. Если возмутится, скажи, что я велел. Он моей матери за штаны деньги не отдал.

– Уже и так, — ответил Робка.

Когда камеру вели на оправку, Толя тащил парашу. Глаз смотрел в окно. Шляпы на нем не было, и свитера тоже.

Перед этапом Глазу дали свиданку. Он повидался с родителями. Они принесли ему здоровенный кешель еды. И через день его отправили в тюрьму.

Отец Глаза, узнав на суду подробности, как ранили сына, — писал жалобы. Иногда ему отвечали, но о наказании конвоя речи не шло.

18

В тюрьме Глаза посадили к взрослякам. Он просидел у них недолго, покатался на плечах, выигрывая споры на приседания, и его перевели к малолеткам во вновь сформированную камеру шустряков. Она находилась на первом этаже трехэтажного корпуса, где сидели смертники, особняки, строгачи. В камере были два знакомых парня: Масло и Подвал. Они встретили его без особой радости, поздоровались за руку и спросили, сколько дали.

Камера была сырая. Сводчатые потолки наводили тоску. Казалось, тебя заперли в средневековую башню и придется сидеть всю жизнь. Ребята решили вырваться из этой мрачной камеры любыми средствами. Если их не переведут, они устроят бардак, перевернут все шконки, побросают в кучу матрацы, а если и после этого не переведут, разобьют в раме стекла, сломают стол, вышибут волчок и все вместе будут барабанить в дверь. Так предложил Глаз, и ребята согласились: или для всех карцер, или другая камера.

Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле:

– Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли?

– А ты и есть рецидивист.

– Я не рецидивист, я малолетка.

– Дважды судимый, восемь лет сроку — без пяти минут рецидивист.

– Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим, чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа.

– Ишь ты, сукач, чего захотел.

– Что, что ты сказал?

– Сукач, говорю.

– Это кто же сукач?

– Сукач — ты.

– Я не сукач, ты — сукач.

Корпусной с дежурным вышли из камеры, а корпусной, выходя, все повторял одно и то же слово: «Сукач, сукач, сукач».

– Что он тебя сукачом называет? — спросил Масло.

– Поиздеваться, сволочь, захотел.

Глазу было не по себе — его назвали сукачом.

На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил:

– Глаз, а правда ты не сукач, не наседка? Почему это тебя так по камерам гоняют?