Одлян, или Воздух свободы

В зале засмеялись. Глаз на публику сработал отлично. Это его воодушевило.

Судья поднял голову, поправил очки и сказал смущенно:

– А-а-а, вы из следственного изолятора, извините. Я забыл.

«Охо, судья передо мной извинился. Ниш-тяк!»

– Подойдите к столу и распишитесь за дачу ложных показаний. Согласно статье сто восемьдесят первой, за дачу ложных показаний вам могут дать до семи лет.

– До семи? — переспросил Глаз, взглянув удивленно на судью. Председательствующий был средних лет. Одет в черный костюм с белой рубашкой. Из окна на судью падали неяркие лучи осеннего солнца, и он немного щурился. Судья был симпатичный мужчина, с прямым носом и волосами, зачесанными назад. — Всегда эта статья до года была, а теперь что, до семи выросла?

– Да, это первая часть до года, а вторая за особо опасные преступления — до семи. Распишитесь.

– А что мне расписываться за эту часть, у меня и так срок восемь лет, а малолеткам больше десяти не дают, так что я могу расписаться только за первую часть. Если хотите, за первую — распишусь.

Громкий смех зала был приветствием Глазу. За десять дней суда публике надоели трепещущие свидетели и заискивающие ответы. В зале заперешептывались.

– А вы по какой статье осуждены?

– Не по статье, а по статьям. Первый раз, в прошлом году, меня судили по статье сто сорок четвертой, части второй, и дали три года. Второй раз, в этом году, по статье девяносто шестой, но она по амнистии отпала, потом по статье восемьдесят девятой, но меня оправдали, тогда суд повесил две другие: сто восемьдесят восьмую, часть первую, и сто сорок шестую, часть второю, пункты а, б, в. К трем годам добавили пять. Теперь — восемь. А вы говорите за ложные показания до семи расписаться. Если б она была до двух — мне же как раз до десяти двух не хватает, — я бы расписался.

Пока Глаз перечислял статьи, по залу шел затяжной вздох. Глаз публике нравился.

– Да вы распишитесь, такой порядок, за вторую часть, — голос судьи был дружелюбен.

«Хватит, надо расписаться», — подумал Глаз и громко сказал:

– За вторую так за вторую. Я распишусь. Только у меня почерк неважный. Он больше для первой части подходит. А что, и с плохим почерком можно за вторую часть расписаться?

– Можно, можно, расписывайтесь, — улыбался судья.

Под смех зала он нерешительно подошел к столу. Взял шариковую ручку, посмотрел на нее, подул, поводил шариком по стриженой голове, волосами как бы снимая с шарика соринки, и обернулся к залу:

– Хорэ балдеть, черти, а то в фамилии ошибку сделаю, скажут: «Расписывайся еще».

Зал покатился со смеху, а он расписался и встал на место.

– Так, свидетель, — начал председательствующий, — скажите, кого из подсудимых знаете?

Подсудимые сидели за низким деревянным барьером. На их лицах застыл испуг. На свободе они жили шикарно, а теперь ожидали срок. Зона их пугала. Все сидели, опустив голову. А управляющий трестом — Ипатов — заслонился ладонью от публики, будто от солнца. Из подсудимых Глаз знал двоих: заместителя начальника управления Козакова, которого учил, как подкупить следователя, прокурора и судью, и Костю Кобзева — Доктора. Но что он знает Козакова, Глаз решил суду не говорить — это к показаниям не относилось.

– Я знаю Константина Кобзева.

– Как вы с ним познакомились?

– Нас тюрьма познакомила. В камере вместе сидели.

Судья просмотрел протокол допроса Глаза.

– Расскажите суду, как вы узнали, что Ипатов просил Кобзева брать вину на себя?

– Ну, постучали по трубе. Я подошел. Просили Доктора. От имени Ипатова. Я сказал ему. Доктор к трубе не подошел, а сказал, чтобы всё, что ему хотят сказать, сказали бы мне, а я ему передал.

– И что вы ему передали? Что вам сказали?

– Ну, сказали, что Ипатов просит все брать на себя. А за это он поможет раньше освободиться. И денег даст. Вот и все.

– Вы плохо рассказали, — сказал председательствующий, — расскажите подробнее. Что за труба, по которой можно говорить. Подробней, пожалуйста. Если будет не ясно, я буду задавать вопросы. Давайте.

«Ах, вы хотите подробней. Тогда слушайте».

– Ну, в натуре, дело после обеда было. Баланда плохая была, будто портянки в ней полоскали. Но мы сглотили ее и гитлером заели.

– Чем-чем? — переспросил судья.

– Да гитлером, говорю.

– Что такое гитлер?

– Гитлер — это сало.

В зале засмеялись.

– После гужона я на толчок сходил.

– Куда-куда? — переспросил судья.

– На парашу, значит. Я не хотел в этом светлом зале говорить недостойного слова. А потом на шконку завалился.

– Шконка — это кровать,— переспросил судья, — я правильно понял?

– Правильно. Если хотите знать феню, то проситесь ко мне в одиннадцатую денька на два, овладеете в совершенстве, легче будет работать.

Зал гоготнул.

– Так, значит, дальше. А на чем я остановился?

– На кровать вы залезли, — подсказал судья.

– Не на кровать, а на шконку. Кровать на свободе. На кровать вы залазите. Ну вот, залез я и немного прикемарил. Сон интересный видел. Сон рассказывать? Я его и по сей день помню. Получше иного кино. Да мне завсегда такие снятся.

– Сон к делу не относится.

– А если б относился?

– Продолжайте.

– Ну вот, слышу сквозь сон — стучат. Я соскочил — и к трубе. У нас по трубам отопления переговариваться можно. Телефоны в камеры еще не провели. К трубе приглашали Доктора.

– А почему вы Кобзева Доктором называете?

– Да кличка у него такая. Он же в мединституте учился. Ну вот, я сказал ему, что его просят. Он ответил, что по трубе ни с кем переговариваться не будет. Я сказал, что звонят от имени Ипатова. Он все равно не подошел и сказал, пусть всё мне скажут, а я ему передам. Тот человек, кто звонил, сказал, что Ипатов просит Доктора, чтоб он всё брал на себя. А он ему за это поможет раньше освободиться и даст денег. Я передал Доктору. Все.

– В общем — ясно. Ипатов через какого-то человека передал вам просьбу. Вы ее — Кобзеву. Суду все ясно, у меня вопросов нет.

Вопросы стал задавать пожилой адвокат — защитник Ипатова. Он был элегантно одет, во рту блестели золотые зубы. Глаз не успевал отвечать. Это был Фишер. Его Глаз требовал на суд защитником, а он в тюрьму даже не пришел.

После Фишера вопросы задавал защитник Кобзева, а потом прокурор. Вопросы сыпались на Глаза еще и еще, но судья сказал: «Допрос закончен».