Одна маленькая ошибка

Конечно, мама права, но я все равно не могу избавиться от мысли, что ее дружба с Кэтрин обратилась в прах вместе с «Глицинией» в ночь пожара.

Я отправила Кэтрин письмо, но она так и не ответила. Впрочем, я особенно и не ждала ответа: в конце концов, я спалила их летний дом и убила ее сына. Но она должна была узнать, что я сожалею о случившемся. Что я любила Джека и люблю до сих пор. Это мой самый страшный, самый главный секрет. Я лишь однажды упомянула об этом в разговоре с психотерапевтом, но та начала вещать про стокгольмский синдром, и больше я эту тему не поднимала.

– Элоди, милая, ты уверена, что не стоит писать продолжение? – спрашивает мама.

Я отрицательно качаю головой.

– Но ведь писательство – это твоя суть. К тому же подумай о деньгах, которые тебе пообещали, их ведь тоже можно отдать на благотворительность. И помочь многим людям.

– Я помогаю людям, мама. Я работаю в благотворительной организации.

После всего, что случилось, я просто не могла вернуться в маркетинг. Не могла сидеть в офисе и делать вид, будто совсем не изменилась. Жажда общения с людьми, испытавшими то же, что и я, жажда помогать им жгла меня невыносимо, терзала изнутри, и унять ее получилось лишь после того, как меня приняли в Соммерсетский кризисный центр для переживших насилие.

– Я знаю, – отвечает мама. – Но все же не зацикливайся на том, что наговорила эта мерзкая журналистка, или кто она там. Ты должна была написать эту книгу. Люди должны были услышать твою историю. И вырученные деньги помогли совершить немало добра.

Наконец мы с Адой остаемся одни.

– Тебе стоило рассказать родителям о следующей книге, – замечает сестра.

– Нет. И ты тоже ничего не говори.

– Элоди…

– Лучше пусть никто не знает.

Это моя самая большая тайна, и Ада – единственная, кому я решилась доверить свой секрет. Я не хочу быть Элоди Фрей, которая выстроила карьеру писателя на похищении, превратившемся из фальшивого в настоящее. Но все же мама права: писательство – это моя суть. Желание рассказывать истории накрепко вшито в мою личность. Так что я написала еще одну книгу и отправила ее другому агенту, подписавшись «Ноа Ним». Его зеленая ваза стоит у меня на рабочем столе, напоминая о том, что жизнь нужно посвящать любимому делу. Если бы не Ноа, я никогда не решилась бы оставить работу и закончить первую рукопись. Мне повезло быть любимой им. И выпустить книгу под его именем – лучший способ почтить память Ноа. И его любовь.

– Хорошо, – соглашается Ада, – я никому ничего не скажу, даю слово. – Посмотрев на меня поверх бокала с шампанским, она интересуется: – А Джошу ты сообщишь?

– Нет, конечно. С чего такой вопрос?

– Я же вижу, как ты на него смотришь. И как он смотрит на тебя.

Я оглядываюсь через плечо. Джош стоит в противоположном конце зала, о чем-то беседуя с Кристофером, но смотрит при этом и правда на меня – вернее, смотрел, пока я не обернулась. Мое сердце стучит чуть быстрее. Джош белозубо улыбается, и ямочки у него на щеках становятся чуть заметнее.

– Ну, он славный, – тяну я, не сразу повернувшись обратно. – В футбол играет. На велосипеде ездит. Всем известно, что велосипедисты – славные ребята.

– И ноги у них ничего, – кивает Ада.

Я улыбаюсь.

– Не все мужчины такие, как Джек, – негромко замечает сестра. Меня будто ледяной водой окатывает, всякая расслабленность мигом улетучивается.

– Без сомнения, – говорю я, хотя на самом деле сомнений в этом у меня полно.

– Джош – не Джек, – продолжает Ада. – Он действительно славный. Поверь мне.

Пожалуй, и впрямь стоит поверить сестре, ведь именно она первой раскусила Джека.

– Чтобы чувствовать себя счастливой, не обязательно заводить мужика, – мягко говорит она, – и уж точно не стоит заводить его ради счастья окружающих. Но и вовсе отказываться от любви только потому, что однажды обожглась, тоже не стоит.

Я улыбаюсь в ответ, но улыбка выходит блеклая, как ноябрьская трава.

– Понимаешь, – Ада заправляет мне за ухо прядь, выбившуюся из прически, – любовь – это всегда риск. Ты фактически даешь другому человеку власть уничтожить тебя, и остается лишь уповать, что он не станет этого делать. Но если твоим доверием распоряжаются правильно… – Ада машинально оглядывается на Кристофера, сама, кажется, того не замечая, – у тебя словно вырастают крылья.

Некоторое время я просто сижу и наслаждаюсь продолжающейся вечеринкой, а затем беру один экземпляр «Ошибки», тихонько ухожу в детский отдел, расположенный за стеллажами, и пристраиваюсь на огромном кресле-мешке. Мне нужна минутка тишины.

Кошмары о случившемся еще преследуют меня, но постепенно блекнут, как рассасывающиеся синяки. Все ждут, что я буду ненавидеть Джека. Окружающих напрягает, что во мне нет ненависти. Но Джек был не только убийцей и похитителем. Здесь неуместно деление на черное и белое; скорее речь об оттенках серого, ведь Джек – не мультяшный злодей, а живой человек, ставший таким не от хорошей жизни. Я не оправдываю его, а лишь констатирую факт. Поэтому ненавидеть Джека не получается. Как не получится изменить то, что уже произошло.

Он продолжает сниться мне. Вот мы, еще совсем дети, бежим по холму к маленькому пляжу и с визгом бросаемся в ледяную воду. Вот мы, дурные юнцы, катаемся на раритетном «кадиллаке», и пальцы Джека, сильные и крепкие, как древесные корни, переплетаются с моими. Вот ему двадцать с чем-то, и он рисует проекты домов, где мы будем жить, когда уедем из Кроссхэвена. В нем всегда обитало две личности, темная и светлая, и надеюсь, со временем я смогу простить их обе.

Представляю, как он находился бы сейчас здесь, со мной, – тот Джек, которого я знала до похищения, до убийства Ноа; уверенный в себе, дерзкий Джек, похожий на темный шоколад, – сначала сладкий, но потом оставляющий горечь. Так и вижу, как он сидит, скрестив ноги, в соседнем кресле: золотые кудри, резко очерченные скулы, аромат кожи и сандала.

– Все-таки удалось, – говорит он мне.

Я держу в руках «Одну маленькую ошибку», ощущая ее вес и ценность: вот они, бумажные страницы в переплете, признание, о котором я так долго мечтала. Но гордость за наше с Адой совместное детище изрядно омрачает тот факт, что Джек так и не увидел его и никогда не увидит.

– Жизнь слишком длинная, чтобы тратить ее на страдания, – замечает он и, пожав плечами, добавляет: – А иногда наоборот – слишком короткая.

– Я не страдаю. Но мне тебя не хватает. Не хватает того, что между нами было. Мне трудно, – сознаюсь я, – даже после всего случившегося трудно встречать каждый новый день без тебя.

– Ты талантливая, храбрая и амбициозная.

Глаза начинает предательски щипать.

– Увидимся в лучшем мире, Фрей, – улыбается он.

– Прощай, Джек.

Я закрываю глаза, прислушиваясь к гулу голосов из соседнего зала, позволяя себе еще одну секундочку побыть с Джеком Вествудом. А затем возвращаюсь обратно.

В то похмельное утро, узнав, что я солгала Марго про контракт, Джек пообещал, что у меня действительно будет контракт, даже если это будет стоить ему жизни. Даже если это будет стоить жизни нам обоим. Тогда никто не знал, насколько пророческими окажутся его слова. Джек был прав во всем – кроме одного.

Я не хотела любви обжигающей и поглощающей, от которой кожа сходит лохмотьями, обнажая кости. Мне нужна была другая любовь – любовь моих родных. Друзей. Моей живой, дышащей, смеющейся сестры. Вероятно, однажды я встречу и того мужчину, который подарит мне ту любовь, какой я ищу сейчас, какую искала всегда. Ласковую, словно речной поток. Охлаждающую распаленную кожу.

Любовь, в которую можно нырнуть с головой.

Благодарности

Бесконечная благодарность Терезе Коэн из «Хардман и Свенсон», моему агенту, психотерапевту, подруге, за все время, любовь и усилия, которые она вкладывала в меня. Без тебя я бы не справилась.