Одна ночь меняет все

Рука сама потянулась к телефону.

Ни сообщений, ни звонков, голосовая почта пуста. Эта глухая тишина убивала. Эйван больше не пытался связаться со мной. Глен молчал. Друзья из Майами, все, кроме Кристалл, были позабыты и вычеркнуты из списка.

С Крис мы говорили буквально пару дней назад.

– Ты приедешь ко мне? Погостить? – спросила я.

Мне действительно не хватало моей подруги.

– Обязательно, Райли, надо же мне посмотреть, как ты устроилась на новом месте.

Я сморщила нос и усмехнулась.

– Может, ты убежишь обратно в Майами на следующий же день. Тут не особо–то солнечно.

– Меня дождём не напугаешь, – уверяла она.

Крис искренне обрадовалась, узнав, что я всё рассказала Глену.

– И правильно, – поддержала она мой поступок, – чем дольше ты тянула, тем тяжелее это было, ведь так?

– Так, – согласилась я.

Меня до сих пор охватывала неприятная дрожь, когда я вспоминала и невольно прокручивала в голове наш с Гленом разговор. Иногда мне казалось, что я не с того начала, стоило повести разговор по другому пути, и тогда, возможно, и мне, и ему не было бы настолько больно.

Я внезапно вывалила новость о своей беременности на ничего не подозревающего парня, затем накричала на него и прогнала. И чего я теперь жду? Что он придёт и извинится? За что? Это мне впору звонить ему и приносить извинения, чего, естественно, я делать не собиралась. Не уверена, что он вообще захочет со мной говорить или даже просто снимет трубку, увидев, кто ему звонит.

Поэтому, отшвырнув телефон, я отхлебнула от чашки с чаем и уставилась в окно, за которым начинал накрапывать привычный, неизменный Порт Таунсендкий дождь.

~ ~

Подперев подбородок руками, я сидела на небольшой скамеечке и смотрела на белый, абсолютно чистый лист бумаги. Рядом стояла коробка с нетронутыми красками, лежали кисти. Я взяла одну, покрутила в руке, поиграла с пушистым кончиком и отложила обратно. Пальцы зарылись в волосы и сжали голову.

– Не могу, – выдохнула я.

В голове была пустота. Казалось, я не способна провести и прямой линии, не говоря уже о чём–то более сложном.

– Тук–тук, – Грэм заглянул в комнату. – Можно?

– Да, заходи.

– Почему сидишь в темноте? – его рука потянулась к выключателю, но я попросила его не включать освещение.

Он удивился, но, пожав плечами, оставил всё как есть.

А я сама не заметила, как стемнело. Когда пришла сюда с намерением написать чего–нибудь, сама ещё чётко не осознавая, что именно, был привычный серый день, а теперь за окном смеркалось.

Подвинувшись, я освободила отцу место рядом с собой на скамеечке.

Старое дерево скрипнуло, когда он опустился рядом.

С минуту мы просто сидели и вдвоём смотрели в одну точку, потом внезапно он приобнял меня, а я, словно ждала подобного жеста с его стороны весь день, со вздохом прислонилась к его плечу.

Грэм неловко похлопал меня по спине.

– Ты поссорилась с Гленом? – спросил отец.

– Нет.

– А что тогда? Я заметил, вы перестали общаться.

Я, конечно, хмыкнула про себя. Тоже мне «Капитан Очевидность».

Подумав, что честность в этом случае лучше нелепой полулжи, я сказала, как есть.

– Решила поговорить с ним откровенно, рассказала почему... почему переехала к тебе, – выдохнула я.

Папа вздохнул и снова похлопал меня по спине.

– Дай ему время, он хороший парень.

– Я знаю, – кивнула я.

– Ты поступила правильно, Рай-Рай.

– Я знаю, – повернувшись, я уткнулась лбом ему в плечо.

Мы сидели в уютной тишине до тех пор, пока за окном окончательно не стемнело, тогда я сама поднялась и зажгла свет. Затем принялась неловко складывать разобранные краски и кисти.

– Нет вдохновения? – спросил Грэм.

Я пожала плечами.

– Типа того.

– Твоя мама тоже могла несколько часов просидеть возле чистого листа бумаги, а потом вдруг превращала его в волшебство.

Мои брови удивлённо приподнялись. Во–первых, когда это мой отец научился говорить стихами? Во–вторых, Грэм первый раз заговорил об Андре сам. В–третьих, я не видела ни одной её работы.

– Я не знала, что Андре пишет... То есть я предполагала, что умеет, всё–таки она владеет галерей.

– Не знала? – даже как–то немного шокировано переспросил папа.

– Нет, видимо, она больше этим не занимается.

Отец словно бы даже немного погрустнел.

– Жаль, она любила писать, и у неё это чудесно получалось. Ей удавалось вдохнуть жизнь в лист бумаги, что ли.

– Я даже не видела ни одной из её картин, если таковые вообще имеются.

Грэм усмехнулся.

– Видела. В холле и возле лестницы – это её работы.

– Серьёзно? – искренне удивилась я.

Отец с улыбкой кивнул.

– Моя любимая – "Двое под зонтом", видела?

– Да, – потрясённо сказала я, вспоминая фигуры влюблённых, идущих по осеннему парку, – но не думала, что это Андре... – сама не поняла от чего, но у меня вырвался нервный смешок.

– Это в Ла–Виллет, – утрируя французский выговор, произнёс отец и сам посмеялся над собой, – наше первое и единственное с твоей матерью совместное путешествие. Я тогда все сбережения потратил, только бы отвезти её в Париж, как и обещал. Через год родилась ты, нам было не до поездок, а ещё через два Андре забрала тебя и уехала.

Притихнув, я внимательно слушала его. Андре никогда не рассказывала о своём браке или прошлой жизни, и мне было странно и непривычно соотносить свою угрюмую, вечно недовольную мать с абсолютно другой женщиной, про которую рассказывал мне папа. Та женщина, видимо, умела улыбаться, принимать и дарить любовь.

– Почему она больше не пишет? – спросила я.

Вопрос, конечно, был скорее риторическим, но отец пожал плечами и ответил, что, возможно, семейная жизнь обрезала ей крылья, или что–то в этом духе.