Одна против зомби

Но с другой стороны: как без выпивки жить? Как можно трезвым взглядом наблюдать за тем, что в мире царит несправедливость и подонки правят такими замечательными людьми, как я?

Говорят, женский алкоголизм неизлечим. Что-то не верится. Я без труда бросала раз двадцать. Тут нет проблем. Проблема в том, что без бухла русским людям тяжело общаться друг с другом.

Я видела, как весело итальянцам с итальянцами, французам с французами, штатовцам со штатовцами. Даже вечно хмурые дети Востока турки и арабы и те могут на трезвую голову часами резвиться в беседах за чашкой чая.

А вот нам Господь не дал ни трезвого застолья, ни безалкогольного общения разнополых пиплов.

Мне, допустим, до встречи с Толиком было довольно тяжело контачить с пацанами на трезвяк. Уж очень они казались тупыми. А глотнешь раз, глотнешь другой — бац! — а перед тобой уже не стоеросовые дубины, а вполне себе талантливые перцы.

А тут еще всякие корпоративы, праздничные застолья с родственниками, встречи с подругами, вечеринки с однокурсниками и куча других практически официальных поводов для обязательного пития.

Вот так и дошла я уже до того, что вместо тошноты спиртяга начала доставлять мне чувство глубокого удовлетворения. Почти что секс, только кайф дольше.

А ведь нам, девчонкам, с бухлом следует быть настороже. Ибо, как вещает наука, мужику, чтобы заполучить первую стадию алкоголизма, даже при каждодневной пьянке требуется целый год, а даме — всего 3–4 месяца.

Я, конечно, сутками напролет не квасила, но все равно чувствую — орден «За отвагу в борьбе с Зеленым Змием» первой степени уже заслужила. Так, скажем, ежели я знаю, что вечером остаканюсь, то весь день веселюсь в предвкушении пьянки. А вот если ее не предвидится, то тогда зачастую весь день тоскливо думаю о бессмысленности человеческого существования.

Ну и, конечно, самоконтроль объема выпитого у меня уже не тот. А в последнее время провалы в памяти пошли. Наверное, я уже до второй стадии алкоголизма допилась. И это происходит несмотря на мою любовь к спорту и всяческому активному отдыху.

Наверное, сестрицы, я алкоголик (терпеть не могу слова «алкоголичка», это даже хуже, чем «пловчиха», «авторша» или «клоунесса» — с радостью удавила бы филологов, придумывающих такие гнусные словечки) нового типа. Утром — работа, днем — фитнес и витамины, а вечером — мордой в салат.

Да, я знаю, что зеленый змей кусает за сердце, отбивает почки, выгрызает печень и мозг, а также вдрызг разносит иммунитет и награждает богатой палитрой психопатологий. Но когда видишь, как все вокруг жбанят…

Точно-точно, в моем увлечении спиритусом немалая вина всего нашего общества. Судите сами.

Куряк все презирают. Про курящего пипла каждому ясно — это неудачник, дятел, конченный ушлепок. В порядочные корпорации такое дерьмо даже на работу не берут.

А вот пьющий — это для всех вроде как нормально… ну, конечно, до тех пор пока он лично тебе не наблевал в тумбочку.

А ведь надо поступать совсем наоборот. Надо всем нам сказать: «Тот, кто пьет — враг народа и вредитель!» Пора так сказать, сестрицы. Давно пора. Алкоголизм в России — национальное бедствие, катастрофа! За пропаганду наркоты сажают в кутузку. А за пропаганду бухла надо топить в «Клинском».

И ведь доказать, что бухло — отстой, легко. Смотрите, когда у нас впервые появились пицца и всяческие бургеры, то все орали: «Только дегенараты могут жрать это поганое тесто с намазанной поверх него рвотой с кусками колбасы и помидоров и идиотские бутерброды с котлетой внутри».

Но рекламщики промыли публике мозги, и такая жрачка для нищих стала восприниматься россиянами чуть ли не как пища олигархов. Типа, дорогущий иностранный перигорский черный трюфель — какашка по сравнению с народным русским чизбургером, а настоящая белгородская пицца утрет нос любой парижской стерляди.

Так и с бухлом сделать надо. Токмо наоборот: убедить, что спиртяга — отстой, а алкашня — голимое убожество. Кстати, так оно и есть. Только мало кто про это ведает.

Главное, мужиков убедить, а барышни и сами не дуры. Нет, конечно, наши организмы более сильно колбасит от спиртного, нежели мужские. Особенно быстро у пьющих дамочек умственные способности выгорают.

Тупеем мы быстро. По себе знаю. И пьянеем круче. Тоже по себе сужу. Помню, отмечали мы как-то на первом курсе весной с пацанами… Тьфу, даже вспоминать не хочу об том.

Однако я встречала гораздо больше завязавших с бухлом барышень, нежели джентльменов. А уж если брать окончательно спившихся дам, то соотношение их количества к числу синюшников-джентльменов один к ста, если не к тысяче.

Просто дамское пьянство резче бросается в глаза. Ужравшийся в хлам мужик, сладко спящий на асфальте, — рядовое событие. А вокзал без таких чудиков и вовсе не вокзал, а черт знает что.

А вот стоит только какой-нибудь даме слегка закосеть и немного потерять ориентацию в пространстве, так сразу на нее все смотрят с осуждением, словно она только что закопала в ближайшей клумбе своего очередного младенца.

«Тебя, Лодзеева, ото всюду будут гнать, — вспомнилось мне изречение Пал-Никодимыча. — И ты кончишь свою никчемную жизнь под забором».

И тут опять ожило мое воображение. И увидела я…

2

…И увидела я себя: стою — шальная, толстая и хмельная баба — в валенках и рванов ватнике за прилавком лотка с матрешками, расположенного у ворот популярного у туристов монастыря. Тру опухшее от пьянства лицо. Широко зеваю щербатым ртом. Наливаю под прилавком водку в стакан. И, опасливо оглядевшись по сторонам, выпиваю его, занюхав рукавом телогрейки.

Ко мне нерешительно приближается стайка прижитых мной от собутыльников детей — малолетних оборванцев, чем-то похожих на воробышков, с печатью вырождения на грязных мордочках.

— Ма-а-а-ма! Мы есть хотим! — ноют оборванцы.

Они обступают мой лоток и дергают за рукава телогрейки.

— Заткните пасть! — ору я на детей так, что шарахаются прочь стоявшие в пяти шагах от меня голландские туристы. — Всех в приют сдам, падлы, коли будете глотки драть на родную мамочку!

— Не на-а-а-до нас в приют! — плачут дети.

— А нефиг тогда доставать меня, маленькие твари!

Я выхожу из-за лотка и раздаю оплеухи отпрыскам. Те воют от боли и обиды.

Ко мне ковыляет, опираясь на видавший виды сильно потертый деревянных костыль, моя соседка по барачной коммуналке. Она успокаивает меня и уводит детей…

А ночью я возле высокого забора пью с бомжами паленку под уличным фонарем. Допив третий стакан, падаю в сугроб и дергаюсь в предсмертной агонии.

Увидев это, бомжи обшаривают мои карманы и разбегаются, чтоб их не повязала полиция, заподозрив в моем отравлении.