Одна строчка в летописи

— Деда, расскажи, как ты к Мамаю ездил. Деда, а князь Дмитрий Иванович великаном был? Деда… деда… деда…

3

Захарий расправил свои усы, улыбнулся, глядя на правнуков и, выждав для сурьёзности момента несколько минут, начал свой рассказ, который Ефросинья слышала за свою жизнь много-много раз и помнила уже слово в слово.

В тот год 1380 от рождества Христова, исполнилось мне осьмнадцать зим. Женил меня батюшка по весне на бабушке вашей Ефросинье Алексеевне. Да и как не женить было, ведь она проходу мне не давала из-за любви ко мне. Прямо ложись и помирай. Или к татарам подавайся.

Здесь он сделал паузу, так как знал, что жена обязательно встрянет.

— Врёт всё, окаянный, — встряла возмущённая Ефросинья, — сам так и шастал по ночам в наш двор, чтобы увидеть меня в окне светёлки.

— Да, да, да, — реагировал Захарий, — а я, может, не к тебе приходил, а просто, по отсутствия сна, прогуливался. А вот ты открывала окно и знаками мне показывала, что любишь.

— А ты по отсутствии сна до утра под окном стоял истуканом, пока батюшка однажды тебя оглоблей не спугнул.

— Девка она красивая была, — пропустив замечание мимо ушей, продолжил Захарий, — прямо Василиса Прекрасная. Мой тесть её из светёлки не выпускал. Не дай бог, ордынец увидет, сразу в Золотую Орду увезёт на потеху их князьям-мурзам. Со всеми красивыми девками они так поступали, проклятые…

Посватали мы её, свадьбу справили и зажили мы с ней как два голубка. Так, мать?

— Так, так Захарий Иванович, — подтвердила Ефросинья.

Как пришло лето, собрался батюшка мой в Золотую Орду воск свести. В Орде воск всегда в цене был, не бортничали басурмане-то и пчёлы для них, всё равно, что для нас верблюды.

— Собирайся, сын, — говорит, — пора тебе науку купеческую познавать.

Ну, что было делать? Пора — так пора.

Поцеловал я свою Фросю, и двинулись мы в путь далёкий с такими же купцами. Кто меха вёз, кто — мёд, кто — кожу мятую.

В диковенку мне татарская сторона была, это не Русь с её лесами. Землица там — степь голимая, сколько глаза по сторонам не пяль — взгляду не за что зацепиться. А Волга-то, Волга! Море-акеян, а не река. От горизонта — до горизонта. Татары всё больше по степи кочуют, но и городов понастроили много, особенно по берегам рек.

4

Живут сытно, только вот князья их да хан не дают им пожить вольготно. Лютые: чуть что не так — голова с плеч!..

Путь наш лежал в столицу Орды — Сарай Берке. Сильно меня этот город удивил. Я-то, по наивности юношеской, думал, что все города земли на Москву похожи: кремль, посады, слободы.

Ан нет. И храмы у них другие и города красивей.

— Красивей?! — не верили возмутившиеся внуки.

— Ну-у, не красивей, — начал стоять за города русские Захарий, — лучше сказать — диковеннее. Сады кругом, каналов понарыто по городу, по тем каналам вода течёт, а от воды той идёт свежесть и прохлада в самый зной. Богатый город. Только Сарай Берке — вторая столица Орды, первая называлась Сарай Бату. По имени проклятого хана Батыя, покорившего землю русскую. А страну они свою назвали Золотой Ордой потому, что дворец Батыя был обшит золотыми пластинами и сиял на солнце, словно зеркало медное.

Приехали, значит, в Сарай их поганый, а там, к моему удивлению, оказалась русская слобода: постоялые дворы, храм со службами, склады купцов. Разместились мы и тут- то мой батюшка закуралесил. Ещё моя покойная матушка говаривала:

— Нашему батюшке только губы мёдом помажешь — три дня будет бражничать.

Три дня? Если бы! Батюшка разгулялся не на шутку. И про воск забыл, и про меня. Две недели с дьяком Фёдором от браги не просыхали. Прямо с самого утра уходили в корчму ихнюю. Пьют, едят — и всё с ордынскими рожами!

Наконец, слёг батюшка. Завсегда у него так было: попьёт вволю, а потом день-другой квасом да рассолом отваживается. Дьяк Фёдор приходил опохмелять отца, да, видимо, не в коня корм, блевал батенька от браги, а встать с лавки и вовсе не мог. На третий день, слышу, зовёт он меня:

— Захар, подойди.

— Что, батюшка, ещё рассола? — спросил я, подошедши.

— Нет, сынок. Присядь подле меня и слушай со всем вниманьем.

Тут батюшка закашлял и в груди у него, горемычного, всё забулькало, словно в роднике.

— Не от браги болезнь моя приключилася, — начал он, — в груди стряхнулось что-то. Видимо, помру я здесь в земле поганой, не увидев родную сторону.

5

— Что ты, батюшка, — испугался я, — бог с тобой, что ты такое говоришь?

Тут дед Захарий сделал паузу.

— А где ковш-то, — поискав глазами, спросил он Ефросинью, — поминуть бы батюшку надобно.

Ефросинья, зная что Захар не отстанет, покачала недовольно головой и подала ему ковш с брагой.

— Царство ему небесное, — проговорил Захарий и выпил. Похрустев поданым огурцом, он прокашлялся и продолжил свой рассказ.

— Ты думаешь, я — простой купец? — спросил меня отец. Ты думаешь, воск привёл меня в Сарай Берке? Нет, сын мой! Соглядатай я князя нашего Дмитрия Ивановича и послан сюда быть его глазами и ушами.

Услышав это, внуки Захария восхищённо загалдели, будто первый раз слушали деда.

— В уме ли мой батюшка? — подумалось мне. Наверное, брага совсем его разум помутила. Соглядатаем себя назвал, виданное ли дело. Когда я поменьше был, так старец Макарий, известный всей слободе сказальщик историй, рассказывал нам пацанам, что соглядатаи — люди осыбые и хитрые, спасу нет. Всё, что им князь не прикажет — выведают. А драться умеют — семеро на дороге соглядатаю не становись: в капусту порубит.

А батюшка мой? На коня без моей помощи усесться уже не мог. А про меч я и не говорю: отродясь меча-то я в его руках не видывал. Как же он собирался семерых в капусту рубить?

— Ты лежи, батюшка, — говорю я ему, — вот дьяк Фёдор придёт, вы опохмелитесь, и бог даст тебе здоровья к утру.

Батюшка понял, что я в неверии, усмехнулся и говорит:

— В Москву, сынок, собирайся. Пришла беда великая: Мамай Русь разорить решил. Сведения верные, недаром мы с дьяком Фёдором знатного татарина Махмуда всё это время поили. Тесть его при Мамае состоит и поведал своему зятю тайну жуткую, а он нам по пьянке и открылся.

Сейчас Фёдор должен прийти. Он наш человек, его не бойся. Он и поведает тебе, как до Москвы добраться и кому слово молвить.

— Как же я тебя здесь оставлю, — насмелился я возрозить ему, — что мне матушка скажет?

А он говорит:

6

— Молчи, не обо мне речь, все мы в руках божьих. О Руси перво-наперво думать надобно.

Тут и дьяк Фёдор заявился.

— Мир дому сему, — проговорил он, входя в горницу. — Что, Петрович, не полегчало?

— Нет, — поднимая голову с лавки ответил ему отец. — Я думаю уже и не полегчает.