Однажды мы встретились (сборник)

— А жених, — говорю, — тебя, выходит, не только не встретил, но и не вызывал? Хорош гусь!

— Так он же не знает, что я еду! А то б он тут… Он у меня такой! — она оживилась, улыбнулась, даже волосы под косынку убрала как-то кокетливо.

Выяснили: жених ее, оказывается, думает, будто ей здесь жить негде и вообще тяжело, но она не барыня и дома жила не то чтоб в хоромах, да и братья насоветовали: что мол человеку на свет без отца являться? Не война же у нас верно?

— Само, — говорю, — собой. А какой он хоть с виду? Может, мы его знаем?

— Он у меня армянин, — говорит с гордостью. — А тут у вас целому заводу начальник, только забыла, как называется.

— Армянин, значит? — Русачков мне в зеркальце подмигивает: влипли, мол, с дурой… — Черный такой? С усами?

— С усами…

— Брехло он у тебя с усами! У нас тут и заводов-то никаких нет!

— Как нет?

— А вот так! Не построили еще! Надул он тебя. Элементарно надул и удрал. И давай-ка сдадим мы тебя в милицию — пусть назад отправляет. Чтоб ты уши пред каждым треплом не развешивала, ясно?

Пассажирка наша рот приоткрыла — кругло так, глупо — да в рев!

— Высадите меня! — кричит. — Права не имеете, паразиты! — и ручку на дверке шарит, рвет на себя.

— Сашка, стой! — говорю. — Не дело так…

Выскочил прямо в лужу и силой ее в машине придерживаю, дверку открыть не даю.

— Пойми ты! — кричу. — Куда тебя тут высаживать? Дождь, гляди, грязь, до поселка чуть не пять километров, трубовозы сегодня не ходят — сама пропадешь и ребенка загубишь.

А погодка действительно… Так и хлещет! Ну, малость она обмякла, отошла, я ей чайку налил из термоса: попей, говорю а то и не разобрать, что ты там сквозь икоту бормочешь В милицию тебя не сдадим, успокойся! Только пойми, пожалуйста, ведь тебя без вызова ни в одну общагу и переночевать не пустят. К жениху — так когда ты его найдешь, да и стоит ли искать такого? Ты меня извини, конечно да ведь явно надул тебя, паразит — нет у нас никаких заводов.

Она уперлась: не мог ее жених обмануть, и все! Она его давно знает и никакая не дурочка, а раньше не расписались оттого, что ему еще паспорт менять надо. Вот, пишет как только поменяю…

— А зачем? — Русачков допытывается.

— Чего — зачем?

— Паспорт менять. После заключения он у тебя, что ли?

Нет, говорит, сами вы зэки, а он просто по паспорту русский, а на самом деле армянин, ему во время войны все неправильно записали. Если сейчас не сменять, так и сына русским запишут, а он после стройки хочет на родину ехать.

Я слушаю ее, киваю.

— В горы, — бормочу машинально. — В самые синие горы, к голубому озеру Севан.

— Точно, — она говорит. — К озеру.

— Фамилия его хоть как? — Русачков требует.

— Еще чего! Так я вам и сказала! Сама найду, обойдусь.

— Саша, — говорю, — свезем девушку в поселок, куда хочет. Только ты мимо СУ-15 поезжай, заглянем.

— Зачем еще?

— Да есть тут у меня одно подозреньице.

Пассажирка опять рот приоткрыла кругло, но я ей сразу:

— Успокойся, — говорю, — успокойся… Подозренье не на тебя, а на одного крокодила. А в милицию, будь я жаба, а не матрос, ежели сдадим! Веришь?

Она вздохнула доверчивей, щеки утерла, и мы поехали.

Приезжаем в родное хозяйство — как раз Маэстро Шахбазов у разобранного бульдозера руками машет, публику под дождем потешает.

— Маэстро! — кричу.

Он оглянулся.

— А! — говорит. — Журнал! Здорово, змей! Вот хоть ты им объясни: у нас тут не завод, конички не… — И, рот приоткрыв, пятится от меня, пятится, на гусеницу садится. — Ешеньки! — говорит.

А девушка из-за моей спины прямо светлым своим плащиком да к его комбинезону:

— Коленька! Коля!

Он черные свои лапищи в стороны развел, чтобы ее не испачкать, бормочет смущенно:

— Ну ты даешь, ёшки, как ты сюда?

— Подвезли вот. Я им про тебя все объяснила, они и подвезли. Что ж, не люди у вас, что ли? Подвезли… Ты, Коленька, главное, не ругайся, ты послушай. И у вас тут люди, все утрясется, дело человеческое, чего тут… Ну? Не бойся ты, ну? — и гладит его по щеке, как маленького, и улыбается, платочком масляное пятно на лбу его утирает.

— Поехали, — говорит мне Русачков, — поехали, на чужое смотреть — только расстраиваться.

Еще минуточку потоптались да и поехали.

Дорогой Русачков спрашивает:

— Как же это ты его вычислил?

— Маэстро-то? Не знаю… Подумалось вдруг.

— А он, однако, ну и брехло! Прям-таки собачье.

— Почему?

— Привет! А я, что ли, мозги ей запудрил: директор, мол, завода, армянин, фити-мити… Ну, шут гороховый!

2

Русачков был всегда беспощадно логичен: соврал ты — значит, брехло. Струсил — трус, обманул — обманщик. О других людях, может, и можно судить эдак, но к нашему маэстро это как-то… То есть брехло он был еще то! Это точно! И само собой, шут. Но вот — клянусь! — не так уж много довелось мне встретить людей серьезней его и честнее.

Тою весной мы были знакомы уже больше года. На стройке это, скажу вам, срок.

Познакомились оригинально! Ремонтная база, куда нас направили, оказалась просто огромным двором, забитым покуроченной техникой. В одном конце его пряталась земляночка, там сидело начальство, в другом — приземистый барак из дикого камня, в который нас и завели: с улицы темновато, пусто, у окон станочки… Вдруг за спиной как гаркнут:

— Подведите их ближе!

Обернулись — этакая фигура восседает на верстаке, поджав по-турецки ноги. В одной руке кружка, в другой — целый батон, кусищем колбасы прослоенный. И жует страшно, аж уши шевелятся под солдатскою мятой панамкой.

— Ближе! — хрипит, — смелее. Живых не кусаю!

— Коля, — смущенно как-то говорит нас приведший товарищ, — это, сам понимаешь, кадры…

— Кадры? Ты уверен, что они не из детсада сбежали, а? И что их мамы, рыдая, не прилетят с Большой земли завтра? Уверен? Ладно! — вскочив прямо на верстаке на ноги и чуть не потолка касаясь мятой панамкой, фигура повелительно указала батоном на дверь: — Вы свободны!

Приведший нас пожал плечами и вышел.

— Отныне для вас я один и царь, и бог, и воинский начальник. Ясно? — Фигура размашисто нас перекрестила. — Аминь! Должность моя тут мастер, но я не любитель низкопоклонства и потому зовите меня просто: Маэстро Шахбазов!

Он спрыгнул на пол и спросил другим голосом:

— Жрать желаете?

Мы желали. За полдня хождения по инстанциям никто не удосужился подсказать нам, где тут столовая. Спрашивать же казалось неудобным — строить мы приехали или набивать желудки?

Этот батон с колбасой немного все сгладил и скрасил, а то мы совсем прибалдевши стояли. Мы ехали строить, закладывать основы и забивать колышки. На Большой земле нам так много и так торжественно о том говорилось, так все обставлялось значительно — проводы, напутствия… А приехали и — на тебе!