Однажды на берегу океана

В самолете я держала раненую руку на весу. Чем выше я поднимала ее, тем слабее казалась боль. В мое одурманенное обезболивающими таблетками сознание неожиданно, без всякого предупреждения прорвалась мысль. Я решила, что не стоит позволять Эндрю прикасаться к моей раненой руке ни сейчас, ни потом. Перед моим мысленным взором возникала одна и та же картина: убийцы тащат Пчелку и Доброту по берегу. Я смотрю им вслед, а они исчезают. Я вижу, как они пропадают за горизонтом моего мира и уходят в ту опасную страну моего сознания, где я не могу заснуть по ночам. Лежу и думаю о том, что могли с ними сделать те мерзавцы.

Эта картина никогда не тускнела. Но я вернулась в редакцию своего журнала. Издавать Nixie— это стало третьим важным решением в моей жизни, и я отказывалась об этом сожалеть. Не пожелала я отказываться от решения номер четыре — от Чарли, который стал моим самым лучшим решением, и от решения номер пять — от Лоренса, с которым собиралась расстаться до того ужаса, который пережила в Нигерии. Потом я поняла, что расставаться с Лоренсом не стоит. Я бросилась в круговорот жизни и работы, я заставила себя убрать в дальний уголок памяти нигерийский пляж, обезличить его. Да, в Африке было неспокойно. Но не было смысла держать в голове один частный инцидент, утрачивая при этом восприятие картины целиком. Лоренс настаивал на этом, и на этот раз я послушалась его совета. Я перевела деньги со своего банковского счета в пару благотворительных организаций, оказывавших помощь Африке. Когда меня спрашивали, что случилось с моим пальцем, я отвечала, что вместе с Эндрю взяла напрокат скутер и у нас произошла небольшая авария. Моя душа погрузилась в своеобразный анабиоз. Дома я была спокойна. На работе я была начальницей. По ночам я не спала, но мне казалось, что все дневные дела я могу делать до бесконечности.

Я встала и подошла к зеркалу. Теперь у меня под глазами образовались отеки, на лбу залегли новые морщинки. Маска наконец начала давать трещины. Я подумала: «Теперь дело не в принятых решениях. Потому что самое важное в твоей жизни — то, что убило Эндрю, то, из-за чего ты не можешь уснуть, — случилось без тебя».

И я отчетливо осознала, что теперь я должна об этом узнать. Мне нужно было узнать, что произошло после того, как убийцы увели этих девочек по берегу. Мне нужно было узнать, что случилось потом.

5

Я проснулась на диване в доме Сары. Сначала я не могла понять, где нахожусь. Мне пришлось открыть глаза и оглядеться по сторонам. На диване лежали подушки из оранжевого шелка. На ткани были вышиты птицы и цветы. В окна светило солнце. Окна были закрыты шторами — длинными, до самого пола. Шторы были сшиты из оранжевого бархата. Рядом с диваном стоял столик со стеклянной поверхностью — такой толстой, что сбоку стекло казалось зеленым. На полочке под столешницей лежали журналы. Один — про модную одежду, а второй — про то, как сделать дом более красивым. Я села и спустила ноги на пол. Пол был деревянный.

Если бы я стала рассказывать эту историю девушкам из нашей деревни, они спросили бы меня: «Кофейный столик? Как это может быть? Столик, сделанный из кофе? И что такое бархат? И почему та женщина, у которой ты была в доме, не сложила дрова у стены дома, как все делают? Почему у нее дрова валяются по всему полу? Она что, такая лентяйка?» И мне пришлось бы объяснять им, что кофейный столик сделан не из кофе, а бархат — это ткань, такая мягкая, будто низ белых облачков, а на полу у Сары лежали вовсе не дрова, а половицы. Это был «ПАРКЕТ ШВЕДСКОГО ПРОИЗВОДСТВА. ТРИ СЛОЯ ЛАКА, ИЗГОТОВЛЕННОГО ПО СТАРИННОЙ РЕЦЕПТУРЕ. МИНИМУМ ТРИ МИЛЛИМЕТРА НАСТОЯЩЕГО ДЕРЕВЯННОГО ПОКРЫТИЯ, СЕРТИФИЦИРОВАННОГО СОВЕТОМ ЛЕСНОГО ХОЗЯЙСТВА (СЛХ) В КАЧЕСТВЕ МАТЕРИАЛА, ПРОИЗВЕДЕННОГО В СООТВЕТСТВИИ С ЭТИЧЕСКИМИ НОРМАМИ ЛЕСОПОЛЬЗОВАНИЯ». Я это знаю потому, что увидела рекламу как раз такого пола в журнале, который лежал на полочке кофейного столика и был посвящен красивым домам. А девушки из моей деревни вытаращили бы глаза и сказали бы: «Ну и ну» — потому что тут они наконец поняли бы, что я все-таки добралась до места за краем света — туда, где дерево делали машины. И еще девушки из моей деревни стали бы гадать, с каким колдовством мне предстоит столкнуться потом.

Представьте, как я утомилась бы, рассказывая мою историю этим девушкам. Вот именно поэтому нам, африканцам, никто ничего не рассказывает. Не потому, что кто-то хочет нарочно держать мой континент в невежестве. А потому, что ни у кого нет времени на то, чтобы сесть и объяснить, что такое Первый Мир, с самого начала, с азов. А может быть, вы и хотели бы это сделать, да не можете. Ваша культура стала сложной как компьютер, как лекарство, которое вы принимаете от головной боли. Пользоваться им вы можете, но не можете объяснить, как оно действует. Тем более — девушкам, которые привыкли складывать дрова у стены дома.

Если я случайно обмолвлюсь о том, что дом Сары стоял неподалеку от огромного парка, где бродили совсем ручные олени, вы не вскочите на ноги, не начнете кричать: «Господи! Принесите мне ружье, и я пойду и поохочусь на одного из этих глупых зверей!» Нет, вы не станете вскакивать. Вы просто задумчиво потрете подбородок и подумаете: «Гм-м… Наверное, это Ричмонд-парк на окраине Лондона».

Это история для просвещенных людей — таких, как вы.

Мне не придется описывать вам вкус чая, который приготовила для меня Сара, когда пришла в гостиную утром. В моей деревне мы никогда не пробовали чая, хотя чайные кусты растут на востоке нашей страны, где земля поднимается к облакам, а воздух такой влажный, что на деревьях вырастают густые моховые бороды. Там, на востоке, чайные плантации тянутся вверх по зеленым склонам и исчезают в тумане. И чай, который там выращивают, тоже исчезает. Я думаю, он весь идет на экспорт. Я никогда не пробовала чая, пока меня вместе с ним не экспортировали. Я спряталась между коричневыми бумажными мешками в грузовом отсеке корабля. Через два дня я так ослабела, что больше не могла прятаться и вышла из своего укрытия. Капитан корабля запер меня в своей каюте. Он сказал, что будет небезопасно отпускать меня к команде. Поэтому три недели и пять тысяч миль я смотрела на океан через маленькое круглое стеклянное окошко и читала книжку, которую мне дал капитан. Книжка называлась «Большие надежды» [32] . В ней было написано про мальчика, которого все называли Пип, но я так и не узнала, чем там все закончилось, потому что корабль прибыл в Соединенное Королевство и капитан передал меня иммиграционным властям.

32

Роман Чарльза Диккенса.

Три недели и пять тысяч миль на чайном корабле — может быть, если бы вы меня поскребли, вы обнаружили бы, что моя кожа все еще пахнет чаем. Когда меня поместили в центр временного содержания иммигрантов, мне дали коричневое одеяло и белую пластиковую чашку с чаем. И когда я его попробовала, мне хотелось только одного — вернуться на корабль и уплыть домой, в мою страну. Чай — это вкус моей страны. Он горьковатый и теплый, крепкий и полный ярких воспоминаний. У него вкус желания. У него вкус расстояния между тем, где ты находишься, и тем, откуда пришел. А еще он исчезает — его вкус исчезает с вашего языка в то время, когда ваши губы еще не успели остыть. Он пропадает, будто чайные плантации в тумане. Я слышала, что в вашей стране чая выпивают больше, чем в любой другой стране. Как вам, наверное, из-за этого грустно. Как детям, тоскующим, когда с ними рядом нет матери. Мне очень жаль.

В общем, мы пили чай в кухне у Сары. Чарли еще спал в своей комнате на втором этаже. Сара накрыла мою руку своей рукой.

— Нам нужно поговорить о том, что случилось, — сказала она. — Ты готова об этом говорить? О том, что произошло после того, как те люди увели тебя с сестрой дальше по берегу?

Я ответила не сразу. Я сидела за столом, обводя глазами кухню, разглядывая все новые для меня и чудесные вещи. К примеру, в кухне у Сары стоял холодильник — огромный серебристый ящик, в который встроена машина для изготовления льда. Спереди машину для изготовления льда покрывало прозрачное стекло, и можно было видеть, что происходит внутри. Машина изготавливала маленький кубик льда. Он был почти готов. Вы будете смеяться надо мной, глупой деревенской девчонкой, из-за того, что я с таким восторгом смотрела на кубик льда. Вы будете смеяться, но я впервые видела, как вода становится твердой. Это было красиво — потому что если это было возможно, то, вероятно, такое можно было сделать со всем остальным, что убегает и исчезает в песке или тумане. Все снова можно было бы сделать прочным. Даже то время, когда я играла с Нкирукой, сидя на сухой красной земле под качелями. В то время я верила, что в вашей стране такое возможно. Я понимала, что меня ждут открытия потрясающих чудес. Мне нужно только найти самую середину, источник всех этих чудес.

За холодным стеклом кубик льда подрагивал на маленькой металлической подставке. Он сверкал, словно человеческая душа. Сара смотрела на меня. Глаза ее блестели.

— Пчелка, — сказала она, — мне действительно об этом нужно узнать. Ты готова об этом поговорить?

Кубик льда приготовился. ДЗЫНЬ! Он упал на поднос. Сара моргнула. Машина начала готовить новый ледяной кубик.

— Сара, — сказала я, — вам не нужно знать о том, что произошло. Вы в этом не были виноваты.

Сара сжала мои руки.

— Пожалуйста, Пчелка, — сказала она. — Мне нужно знать.

Я вздохнула. Я рассердилась. Я не хотела говорить об этом, но если эта женщина собралась заставить меня это сделать… Что ж, я решила сделать это быстро и не щадить ее.

— Хорошо, Сара, — кивнула я. — После того как вы ушли, те мужчины повели нас по берегу. Мы шли не очень долго. Может быть, час. Мы подошли к лодке, лежавшей на песке. Она была перевернута. Некоторые доски были поломаны. Похоже, лодку разбило штормом и выбросило на берег. Лодка побелела от солнца. Краска потрескалась и облупилась. Даже морские желуди с нее осыпались. Охотники затолкали меня под эту лодку и велели лежать тихо и слушать. Сказали, что отпустят меня, когда все будет кончено. Под лодкой было темно, там ползали крабы. Мужчины изнасиловали мою сестру. Ее прижали к борту лодки и изнасиловали. Я слышала, как она стонет. Мне все было слышно. Звуки были приглушенные. Я слышала, как моя сестра хрипит, словно ее душат. Я слышала, как ее тело бьется о борт лодки. Это продолжалось очень долго. Началась самая жаркая часть дня, но под лодкой было темно и прохладно. Сначала моя сестра выкрикивала стихи из Священного Писания, но потом разум начал покидать ее, и тогда она начала выкрикивать фразы из песен, которые мы пели в детстве. А в конце были только крики. Сначала — крики боли, а потом — словно кричал новорожденный младенец. В них не было горя. Крики стали одинаковыми, будто их издавала машина.