Однажды орел…
Шрифт:
— Хуже быть не может. Наступление нью-йоркцев окончательно захлебнулось под Айетти. Послезавтра нам снова придется идти на передовую.
— Никакого отдыха?
— В этом-то и дело.
— А как рота? — спросил Девлин.
Дэмон понимал, что Девлин задал этот вопрос просто так, машинально, что на самом деле рота нисколько не интересует его.
— Да, как и всегда, все перепуталось. Прислали пополнение. Мальчишки. Большинство даже никогда не стреляли из винтовки…
Дэмон крепко сжал руки и перевел взгляд вниз, на свои ноги. Почему он не может придумать, о чем говорить? Позади него между рядами ходили медики и запросто говорили об ампутации ног, о каких-то дренажах и об отправке следующего санитарного поезда в Нёвиль. Дэмон
Дэмон посмотрел на разбитые окна церкви, перевел взгляд на лицо Девлина и опять отвел глаза в сторону. Он должен о чем-то поговорить с ним, чем-то развлечь его. Надо придумать что-то. Боже, хоть что-нибудь! Он проделал длинный путь, чтобы попасть сюда, чтобы увидеть своего старого и единственного друга, успокоить его, провести с ним время… Но Дэмон никак не мог освободиться от мыслей, которые преследовали его в тот день: он был уверен тогда, что пуля должна была настигнуть его самого, что лежать здесь теперь должен был бы он, а не Девлин…
— Реб по-прежнему ссорится с Фуксиано, — наконец заговорил Дэмон несколько торопливо. — Сказал ему как-то, что, если Фуксиано попытается еще раз сбывать кому-то продукты и наживаться на этом, он его разжалует: Фадж, по мнению Реба, никуда не годный фуражир, и он, Реб, хочет подговорить ребят отказаться от пищи, пока Фадж не обеспечит всех приличным питанием.
— Ох уж этот Реб, — пробормотал Девлин и едва заметно улыбнулся.
— О, они поругались здорово. Фадж сказал, что он ни за что не даст теперь Ребу добавочную порцию сладкого, или мясных консервов, или каких-нибудь остатков, или еще чего-нибудь. Реб ответил, что его это нисколько не трогает, и вызвал Фаджа на соревнование по кулинарии. Потом Реб и Тсонка взяли на себя обязанности фуражиров и стянули где-то пару жестких кур-несушек — кожа да кости. Огонь они развели в немецкой каске прямо рядом с полевой кухней Фаджа, в качестве сковородки Реб использовал свой котелок. Стащили у Фукснано соль, перец и банку каперсов и занялись приготовлением кур. Вокруг них быстро собралось не менее половины солдат батальона, а Реб только того и ждал. Он запустил руку в свои бриджи и извлек оттуда бутылку рейнского вина, которую носил с собой еще с тех пор, когда мы наткнулись на развалины ресторана «Лотос». Открыв бутылку, он обильно полил кур вином и посыпал их невесть откуда добытым сахаром. А потом Реб пошарил по карманам своей шинели и, к удивлению всех присутствующих, вытащил оттуда шикарную яркую красно-белую скатерть и расстелил ее на земле. Затем он достал еще одну бутылку вина и пригласил на пир половину взвода. Бедный Фадж, увидев все это, чуть с ума не сошел…
Внезапно Дэмон замолчал. Он не мог продолжать этот рассказ: лицо Девлина сильно побледнело, оно стало как бы прозрачным. Он уже не улыбался, а только непрестанно качал головой — лихорадочными вздрагивающими движениями вверх и вниз, — и это вызвало ужас у Дэмона.
— Слушай, Дев, — поспешно сказал он, — поверь мне, тебе еще придется повозиться с этими новичками. Ты знаешь, среди них есть парень из Кеноши по фамилии Тукерби, так вот он не хочет носить каску, говорит, что из-за нее у него происходит короткое замыкание в…
— Не надо об этом, Сэм.
— Почему?
— Не обманывай меня. — Дев попытался приподнять руку, но она тут же бессильно упала вниз. — Я не вернусь в часть. Я вообще никуда не вернусь.
— Нет, вернешься. Конечно же вернешься. У меня…
— С тем, что у меня, не возвращаются. Я знаю. — Он посмотрел Дэмону прямо в глаза. — Я умру, Сэм.
— Ни черта ты не умрешь, — резко возразил Дэмон. — Кто сказал тебе такую чушь? — Я сам знаю, Сэм. Думаешь, мне не известно, что такое перитонит? Давай не будем попусту терять время, Сэм. Я… Мне, конечно,
не вынести этого.Дэмон прикусил губу. «Любой скажет, что это была простая случайность… Мы продвигались стрелковой цепью… Я как раз только что обхватил Роба и начал говорить ему, что теперь осталось…»
— Сэм.
— Да?
— Сэм, напиши моей матери, ладно? Напиши ей, что это я пощупал кассу в магазине Натунского. Из-за этого я и поступил на военную службу. Напиши ей, что я сказал тебе об этом. Но я был пьян тогда и едва ли сознавал, что делал. Я поступил безрассудно, потому что был пьян. Если бы я был трезвым, то рассудил бы иначе. Напишешь ей об этом, Сэм?
— Конечно, Дев. — Дэмон слегка наклонился к нему, по его щекам скатывались капельки пота. — Дев… — начал он после короткого молчания, но запнулся и некоторое время не мог заставить себя говорить дальше. Потом, собравшись с силами, продолжал: — …Дев, видит бог, я не хотел, чтобы так получилось… Клянусь, я был бы готов потерять что угодно, только не тебя…
— Ты поступал так, как считал необходимым и как тебе подсказывала совесть, Сэм, — сказал Девлин слабым голосом умирающего. — Ты принадлежишь к людям, — продолжал он, не сводя с Дэмона пристального взгляда, — которые воспринимают все самым непосредственным образом и действуют на основе именно такого восприятия. Ты увлекаешь людей за собой, Сэм, и тебе никто никогда не скажет слово «нет», потому что ты во всем чертовски уверен. Пока эта уверенность всегда срабатывала… Ты делал то, что считал необходимым, и поступал так, как считал нужным. Но ты не прав, Сэм. — Глаза Девлина неожиданно наполнились слезами. Сверкающие слезинки повисали на ресницах и скатывались по носу на щеки. — Что из всего этого получилось? Я делал то, что ты мне приказывал. Ну и что же в этом хорошего для меня? Разве кому-нибудь, хоть одному человеку в этом проклятом мире будет лучше от того, что меня завернут в плащ-накидку и закопают в землю? По-моему, нет, Сэм. Я, во всяком случае, не представляю себе, чтобы кому-нибудь от этого стало лучше… — Он приподнял руку и попытался смахнуть катившиеся по щекам слезы. Его глаза на топком восковом лице казались необыкновенно большими. — Помнишь, Сэм, марш в Монтеморелос? Раненого солдата, которого мы тащили в повозку, помнишь?
— Гёрни? — спросил Дэмон охрипшим голосом.
— Помнишь, как он все время пытался нам что-то сказать, но так и не сказал? Помнишь?… Теперь я понимаю, что он чувствовал в тот момент. Сейчас мне это кажется даже забавным: это что-то такое, о чем ты слышал, что-то, о чем тебе говорили, что-то очень важное в жизни, важное для тебя и для будущего; тебе самому это «что-то» совершенно ясно, ты хорошо понимаешь, но вот сказать об этом кому-нибудь другому ты ни за что не сможешь. — Слабо, едва заметно Девлин улыбнулся, но эта улыбка была еще печальнее, чем его недавние слезы. — Ты этого тоже не поймешь, Сэм… Я знаю, что мои слова кажутся тебе глупостью. Я знаю…
— Нет, Дев, не кажутся… Тебе надо заснуть, Дев, отдохнуть… — Дэмон хотел было подняться с койки, но Девлин остановил его своей слабой, дрожащей рукой:
— Нет, нет. Этого-то я как раз и не хочу. До чего нехорошо умирать вот так, Сэм. Ужасно обидно. Если бы умереть так, как умер Ферг, или Старки, или даже Краз, или Тэрнер… Совсем другое дело — вот так лежать здесь и чувствовать, как жизнь покидает тебя капля за каплей. О, это ужасно… Помнишь, Сэм, как мы играли в бейсбол там, в Барли?
— Дев…
— А помнишь Пэрриша? Помнишь, как он говорил: «Мы — это семья. Хорошая благородная семья». Сланный парень! А где он сейчас? Что с ним?
— Ему оторвало ногу в бою у По.
— Да, и он, значит, отвоевался… А помнишь парад в Париже? Помнишь, как девочки забросали нас цветами? О, Сэм, не уходи, не оставляй меня. Побудь здесь еще немного, а? Не бросай сейчас меня здесь одного, ладно?
Дэмон снова сел на край полевой госпитальной койки, заскрипевшей под ним. От волнения он почти ничего не видел.