Однажды в Русальную неделю

– А также продажей ядов и оказанием услуг по прерыванию беременности.

– Жить-то надо на что-то, – фыркнула колдунья. – Хотя думай, как хочешь. В первую очередь, это от тебя зависит, с кем ты общаешься: с грешной колдуньей или милой старой леди. Не тяни, Славка, о чём ты, превозмогая чувство отвращения и надвигающейся рвоты – ибо твой взгляд говорит именно об этом – хотел потолковать со злейшим врагом? Я, чтобы ты знал, спешу. В слободе чёрти что творится. Покамест совсем худо не стало, мне надобно сбежать, ибо на ведьм люд нынче зело злобный.

– И причиной этому – грех, творимый Элизой, – продолжил Отец Ростислав. – Ты отвратна богу, презираема им, но даже при всём при этом он может дать тебе второй шанс. Направить на путь истинный, колдунья.

– Я слушаю, Славик…

– Не надо, – священнослужитель стукнул массивным кулаком по столу.

Ведьма вздрогнула, нервно передвинула кувшин с вареньем в центр стола. Женщина не собиралась драться с отцом Ростиславом, но мысли тем временем описывали все возможные и невозможные события. У неё была магия, а он был исполином под два метра ростом, хоть тощим, но жилистым.

– Вижу, переборщила я слегка. Не буду больше кликать так, Сл… Отец Ростислав. А про предложение своё можешь и не молвить, покуда знаю я. Толковая ведь баба, да и дура любая кумекает о том, что творится в слободе. Видать, настолько всё серьёзно, что аж Всевышнему с Диаволом придётся сделку совершить – так ты считаешь? Вот только поклоняюсь я Гекате, чтоб ты знал.

– Иноверие, что и язычество – одна ересь, ведьма. А сделку эту я заключаю не по велению бога. На себя беру грех. И прекращай уже попусту лясы точить, отвратна ты мне.

– Не внешне, надеюсь? – скокетничала колдунья. – Лады-лады! По делу. Расправиться с бедняжкой ты хочешь. Как дошло-то до такого знаешь, а? Говаривала девочка: ты с ней давеча ватажился. Интересно мне, что ты думаешь обо всём об этом?

– Конечно же, она поведала мне. А думаю я: с ведьмовства всё началось. От Евы пошла по человеку тяга к греху, так и Элиза посетовала братьям своим на болеющую мать, послала одного из них за отваром к ведьме, подруге твоей.

– Пусть дух её спокойно нежится в водах загробных, – колдунья приклонила голову и громко шмыгнула.

– Пусть догорает в аду, – кивнул Отец Ростислав. – Ибо заслуженно. Мать Элизы померла после отвара.

– От старости, – добавила женщина.

– А колдунья та ещё и братьев Элизы прокляла, превратила их в лебедей.

– Заслуженно, – подметила ведьма, не побоявшись взглянуть священнослужителю в глаза. – Они предали её хижину огню, ложно обвинив в убийстве матери.

– Справедливо поступили, – мужчина повысил тон. – Но вскоре правосудие восторжествовало: колдунью ту кара божья настигла, и умерла чаровница.

– От старости, – нагло буркнула женщина.

Неловкая тишина дрожала от напряжения в воздухе, казалось, он вибрировал над столом, как при мощной грозе. Отец Ростислав нервно почёсывал бороду, а старуха снова взялась за кувшин, тщательно выискивая правильный угол, падение света, ровность, чтобы сосуд не привлекал её внимание, не злил, не возмущал неожиданно возросшее чувство – прости её, Господи! – когнитивного диссонанса.

Мужчина начал первым:

– Как бы то ни было, после смерти чаровницы на Элизе остались одиннадцать заколдованных братьев и пустой дом, однако, весьма обеспеченный. Как я уже говорил, девушек слишком легко совратить – вместо того, чтобы вымолить прощение у бога, она повторила свою ошибку и отправилась к тебе, прихватив с собой коней, которых могла бы пожаловать нашему храму на перестройку.

Ведьма фыркнула, хохотнула, покачнувшись:

– Тьфу на тебя, Сла… Ростислав, Отец церковный. И за свою помощь – которая, кстати, по словам Элизы, ни черта не помогала – ты ещё и требовал деньги! Хороша нынче помощь священная.

– Не требовал, – резким взмахом руки священнослужитель словно отрезал от себя все обвинения. – Она могла преподнести деньги в дар, но и в противном случае я бы помог ей. Да и ты, ведьма, не за даром решила оказать услугу.

– Согласна. Но, к сожалению, не успела, ибо разгневанная на глупых слухах толпа обозлилась на Элизу просто так и тут же утопила в озере Утопленников в Русальную неделю, когда – все это знают – любая баба, поглощённая водой, становится кикиморой, русалкой, водяницей аль мавкой. Даже если не принимать всерьёз то, что лишили вы жизни бедную девочку подло и опрометчиво, вам надо было совершить своё злодеяние в иной день, дабы она просто умерла и вскоре забылась, как быль.

– Да, – неожиданно согласился священнослужитель. – Сглупил. И девочку жалко. Но дух её уже отпет, ибо на небесах она, а живо лишь тело, захваченное Диаволом.

– Значится, у бога ты прощение вымолвил, а к самой убиенной не решился подойти, Отец Ростислав? Не думал ли ты, что в этом и лежит разгадка, что ей нужно твоё, ваше раскаяние?

– Её уже нет, есть Диавол, колдунья.

– Думай, как хочешь, – отмахнулась ведьма. – Но знай, что выбора нет! Убитого не убьёшь. Отрежешь руку Элизе – она будет двигаться, лишишь головы – глаза продолжат моргать, сожжёшь тело и развеешь пепел – там, где он лежит, проходящие услышат голос, сводящий с ума.

Отец Ростислав хмыкнул, в последний раз отдёрнул рыжую бородку.

– Значит, только в том месте, где кто-то пройдёт?

– Получается, – растерянно буркнула колдунья, потеряв нить.

– Ладно. Закопаем прах подальше от селения.

Ведьма цокнула, но не решилась спорить. Ей-то какое дело? У неё своя жизнь, и Элиза не играет большой роли в ней. Женщина взглянула в открытые ставни, где багрецом догорал закат. Тьма почти целиком накрыла этот край.

– Слушай, Отец Ростислав, – позвала колдунья мужчину, уже направившегося к выходу. – Не поможешь мне, как женщине? Не вытащишь ли скамью ту у печи на улицу, спина моя уж не по годам болит.

Священнослужитель обернулся, а презрение во взгляде слегка поубавилось.

– Помогу. Чего уж там.

Пока мужчина был занят делом, ведьма быстренько дозакидывала вещи в бездонный мешочек, не забыв и о варенье. Когда вышла на улицу, увидела Отца Ростислава, выпрямляющегося у скамьи, накрытой платком, расправляющего плечи.