Однажды вечером в Париже

– Только попробуй сунуться к Солен, лягушатник! – услышал я.

Потом услышал, как с громовым ударом захлопнулась дверь. А потом уже ничего больше не слышал.

Когда я пришел в себя, прямо перед собой я увидел два зеленых глаза, смотревшие на меня не отрываясь. Я почувствовал легкий толчок в грудь и с удивлением огляделся, щурясь от света. В ушах звенело, звенело, звенело… Матрас был ужасно жесткий, да и не матрас на самом деле.

Я лежал посреди прихожей на берберском ковре, на груди у меня сидела Орфей, издавая испуганное мяуканье, в глаза бил свет от лампочки, горевшей под потолком, голова раскалывалась от боли, а лицо – по нему точно проехало колесо грузовика. И не умолкал этот чертов звон в ухе.

Я со стоном сел, потом, ухватившись за комод, поднялся на ноги. Взгляд в зеркало подтвердил мои худшие опасения. Человек, глядевший на меня из зеркала, покончил счеты со всем на этом свете. И выглядел соответственно. Я осторожно потрогал левый глаз, опухший, синий. И вспомнил наконец крепкого парня с тяжелой рукой, который вчера вечером явился сюда и обозвал меня лягушатником. За что? Я терпеть не могу лягушек.

Удар кулаком в физиономию – вот таким финалом ознаменовался день, который начался столь светлыми надеждами, но затем, в полном соответствии с законами античной драматургии, неудержимо устремился к трагической развязке.

Однако я все еще был жив. Хотя и контужен на одно ухо.

В какой-то момент надоедливый звон вдруг прекратился, а через некоторое время начался опять, и тогда я сообразил, что это звонит домашний телефон. В порядке исключения трубка находилась на базе, а база там, где ей и полагалось быть, – на комоде в прихожей. Я схватил трубку. Наверное, Робер хочет узнать, как я себя чувствую. Да нет, мой друг по воскресеньям в это время еще спит. Так и есть – в трубке раздался взволнованный голос Солен Авриль.

– Слава богу, Ален, наконец-то я дозвонилась! – воскликнула она радостно. – Почему ты не отвечал по мобильному? Я звоню, чтобы предостеречь тебя!

Я кивнул и, как уже не раз в последнее время, подумал, что окончательно перестал ориентироваться в происходящих событиях. Поэтому ответил неопределенным:

– Да?

– Тед в Париже! Он пустился в погоню! Ему непонятно каким образом попалась на глаза та статья в «Паризьен» и фотография, на которой ты со мной, ну, помнишь, на Вандомской площади. Я пыталась ему объяснить, что мы просто вышли, немного прогулялись, но его невозможно было утихомирить. – Солен вздохнула. – Он обезумел от ревности. В общем, он отправился на охоту за тобой. Ален, я не знаю, что у него на уме, но будь осторожен, очень осторожен, слышишь? С него станется заявиться к тебе домой. Я в ужасной тревоге.

Я усмехнулся, как законченный фаталист:

– Можешь не тревожиться, Солен. Он уже побывал у меня.

22

Морские гребешки заставили себя ждать. Мы сидели за длинным столом на террасе «У Жоржа». День выдался неожиданно теплый, парижане оделись по-летнему; на ресторан, который находится на крыше Центра Помпиду и славится бесподобным видом, открывающимся с его террасы на город, неторопливо опускался синевато-серый вечер.

Неторопливость, как видно, взяли себе девизом и здешние официантки и повара. Вот уже полчаса, как мы напрасно старались привлечь к себе внимание хоть одной из длинноногих красоток, которые явно метили в топ-модели, а не в обслуживающий персонал. С развевающимися волосами, со стандартно миловидными мордашками, цокая высоченными каблуками, они проходили мимо, не удостаивая нас даже взглядом.

Солен, улыбнувшись мне, подняла бокал с шампанским. Она праздновала день рождения и твердо решила, что сегодня никому не даст испортить себе настроение. Я старался не отставать от нее в этом благом намерении.

В минувшие солнечные майские дни все вернулось в нормальную колею – как в «Синема парадиз», где в понедельник Франсуа снял с входной двери объявление «Закрыто по случаю киносъемок», так и в моей жизни. Если не считать того факта, что теперь под потолком зрительного зала висела гигантская люстра и мой старый кинотеатр все еще нежился в лучах славы мировых знаменитостей, то ничто уже не напоминало о минувшей бурной неделе, когда съемочная команда все у нас буквально перевернула вверх дном. Фургоны покинули улицу, съемки «Нежных воспоминаний о Париже» мало-помалу подходили к концу. Еще четыре недели, не больше, и будут сняты последние сцены, местом действия которых является Париж.

Аллан Вуд широко улыбался. Он сидел наискосок от меня, положив руку на плечо рыжеволосой молодой женщине с громадными золотыми серьгами, которые каскадами филигранных дисков спускались вдоль стройной шеи. Это была Мела, его дочь, которой стали открываться симпатичные черты ее родителя, некогда демонизированного ее покойной матерью.

После того дождливого утра, черного утра моей жизни, в квартале Марэ, я не видел дочери Аллана. И хотя был искренне рад, что моему другу наконец улыбнулось счастье, на сердце я чувствовал тяжесть, стоило лишь вспомнить о неповторимом, чудесном моменте, когда мы с громадными букетами стояли перед дверью квартиры Мелы и я был твердо уверен, что нашел Мелани.

Карла Зуссмана после завершения съемок в «Синема парадиз» я до этого вечера тоже не видел. Расплываясь от удовольствия, он уселся рядом с Солен Авриль и подмигнул мне – с грехом пополам. Левый глаз бородатого оператора, так же как мой, переливался всеми оттенками синего и фиолетового. Мы переглянулись с понимающей ухмылкой. Тед Паркер сделал свое дело на совесть.

Кстати, техасца с ухватками ковбоя не было за столом в этот веселый вечер на террасе «У Жоржа», где собралась, наверное, добрая половина съемочной команды, чтобы поднять бокалы за здоровье Солен Авриль. Разгневанная кинодива сослала ревнивого обожателя в техасскую глушь, пока он не успел натворить еще каких-нибудь бед. Чему невероятно радовался Карл, теперь ни на шаг не отходивший от Солен.

Красавец Ховард Галлоуэй, в элегантном сером костюме от Армани, по-видимому, тоже с большим облегчением узнал, что Солен спровадила за океан, на другой конец света, драчливого американца, который, говорят, наведался в бар «Хемингуэй» и со словами «Есть мужской разговор» предложил актеру выйти, дабы помериться силой в кулачном бою.

«С Тедом все кончено. Cela suffit [39] , – объявила Солен, когда приглашала меня на свою маленькую вечеринку по случаю дня рождения. – Если все прошло, то надо вовремя это понять».

39

Хватит (фр.).

Хотя закуски нам все еще не принесли, настроение за столом было веселым. Я поднял бокал, глядя на Солен, сидевшую напротив меня, раскрасневшуюся от шампанского. В этот вечер она была неотразима, в шелковом платье цвета морской воды, который в точности повторял цвет ее глаз. Словно благодушно настроенная Шахерезада, она оживляла праздник всевозможными рассказами и не выражала неудовольствия, когда Карл нежно пожимал ее руку. У нее был день рождения, и она радовалась, как маленькая девочка. Ее прекрасное настроение передалось и всем остальным. Даже мне, унылому, как никто другой, за этим столом.

Откинувшись на спинку стула, я окинул взглядом изысканно подсвеченную террасу. Три громадные изогнутые белые трубы, в некотором отдалении торчавшие из пола, придавали ресторану сходство с палубой океанского лайнера, который плыл над ночным Парижем, словно в бескрайнем, мерцающем мириадами искр морском просторе. Временами перестаешь замечать этот город, как прекрасную картину, которая давным-давно висит у тебя в гостиной над столом. Но если весенней ночью ты хотя бы раз придешь сюда, на крышу Центра Помпиду, ты сразу вспомнишь, что Париж называют городом света.